Драконий Катарсис. Изъятый - Василий Тарасенко

Слова раздались над пляжем торжественно, с выражением и ноткой чувственности созерцателя, любующегося чем-то невообразимо прекрасным:

Твоя дрожащая рукаСнимает строгости покровы —Так чувств любовных облакаСтирают холода оковы.

Поэт не сразу заметил, что Тристания также встала с песка и теперь застыла рядом с ним, даже не почесавшись отряхнуть песчинки с влажной белой рубахи, облепившей манящее тело. На мгновение взгляд Лионеля задержался на ножнах на поясе, в которых покоился фамильный кинжал герцогини. Воодушевленный вниманием любимой, поэт продолжил:

Твой слова плетут узорМоей души горящего покоя —Так встречи мимолетный взорБросает грех в постели зноя.

Руки Тристании обняли, притягивая барда спиной к груди герцогини. Лионель счастливо вздохнул, читая вслух последнее из того, что сочинил. Его переполняла светлая радость от того, что жена — вот она, рядом.

Твоей расплавленности губРаспущенное солнце обжигает —Так от любви который глуп —От вожделенья воском тает…

Лионель болезненно съежился, на миг выплыв из воспоминаний. Его взгляд с. о страхом уперся в спящую эльфийку. Он уже знал, что произошло на том пляже, в бухточке, где они с Трис постоянно отдыхали от придворных забот и военных походов.

Тристания за спиной хмыкнула и уложила восторженного поэта на песок, развалившись рядом. Ее голова примостилась на согнутой руке, а потемневшие глаза смотрели в лицо барда, словно хотели что-то сказать. Лионель же читал, глядя в бесконечное небо:

Среди напыщенных дворянТвой взор нашел мое стремленье —Так изувеченный бурьянХранит горячих тел томленье.

Что-то на миг заслонило солнце, и бард удивленно увидел, что Трис уже не лежит. Герцогиня сидела, уставившись на мужа застывшими глазами, в которых отсутствовало всякое выражение. Лишь тонкая жилка на виске толкнулась раз-другой. Мелькнула сталь, и в груди плеснуло болью, перехватившей дыхание. Лионель так и не осознал тогда происшедшего. Лишь гаснущий взгляд успел запечатлеть в памяти рукоять фамильного кинжала, пронзившего ему грудь. И тонкие белые пальцы, судорожно сжимавшие эту самую рукоять. И глаза, наполненные беспомощной болью, за которой горела ярость обреченной…

Лионель схватился правой ладонью за грудь, старый шрам на которой огненным росчерком боли взрезал воспоминания. Бард с ужасом посмотрел на свою убийцу и прошептал:

— Почему? За что, Трис?

Утопленница распахнула глаза, словно и не спала все это время, вскочила с груды водорослей, на которой валялась, и бросилась к Лионелю. Она схватила черноволосого эльфа за руки и лихорадочно зашептала, опускаясь на колени:

— Я была околдована… Семейная магия… Они управляли мной по приказу отца… Я ничего не могла поделать. Они увели меня потом на яхту и заставили уплыть. А потом арестовали и посадили под замок на месяц… Я возвращалась, искала, но тебя там не было! Прости меня! Прости…

Этот поток слов бился в голове, растворяя ужас случившегося несколько сотен лет назад. Лионель вздрогнул, приходя в себя. Он знал, что родня герцогини была категорически против их брака, но не думал, что они дойдут до такого. А Тристания все говорила, говорила… И плакала.

— Я отомстила, солнце моей души. Где теперь эти напыщенные сволочи? Их казнила новая королева. Всех казнила. Только я осталась… Никогда не понимала зачем… Но теперь понимаю. Ты жив, Ли! Ты жив! Даже если ты сейчас прогонишь меня, одна только мысль о том, что ты жив, даст мне силы… Силы принять наказание за то зло, что я причинила тебе. Одно твое слово — и я уйду в Аэнто Сахан… Ты больше никогда меня не увидишь.

Лионель молчал, впитывая дорогой голос. Словно и не было этих семисот с лишним лет. Вот она, Тристания — рядом, что-то бормочет, плачет и целует руки. Родная, единственная, смертоносная воительница… А память услужливо ответила на незаданный вопрос.

Он очнулся ближе к вечеру. В голове били колокола, а в груди пылала звезда боли. Кто он? Почему здесь? И где это — здесь? Умирающий с хрипом приподнялся на песке и увидел море. Руки сами потянули тело к кромке прибоя. Почему-то надо было попасть в эту воду, мерцающую в вечернем сумраке мириадами светящихся водорослей, принесенных из глубин. Почему, забывший себя от боли эльф не знал. Но так было надо.

Лионель вспомнил, что когда-то сказала ему родная бабушка под сенью старых деревьев в роще возле родового даракаля Алансаль.

— Храни свой секрет, внук, от всех. Даже от дорогих твоему сердцу эльфов. Особенно от них. В нашем роду когда-то затесался орк. А у них, как известно, двойное сердце. И у тебя такое же. У всех в нашем роду теперь такие сердца. И если однажды тебя попробуют убить, враги или друзья, ты имеешь шансы остаться в живых.

— Бабушка, а разве убитое сердце не будет гнить в груди? Не убьет меня?

— Вот еще, глупости говоришь, Ли. Твое тело растворит мертвое сердце, а потом постепенно вырастит ему замену. И лет через триста после покушения у тебя вновь будет секрет, о котором никто не должен знать. Другое дело, что эти триста лет еще надо будет прожить…

Поэт вновь дернулся, вырвал свои руки из Трисовых и отошел на шаг. Герцогиня беспомощно следила за ним больными глазами. Лионель хрипло сказал:

— Я в тот день не закончил рассказывать тебе свое стихотворение, Трис. Дослушай его…

Он вздохнул и на выдохе прочитал:

И лежа меж травы и мненийЕдиным первородным естеством —Там рабство плотских песнопенийПознали мы меж нежностью и злом.

Тристания обмякла безвольной куклой, отчего в сердце Лионеля что-то заныло, рванулось к жене и так же безропотно замерло. Слова сами собой пришли в голову, заканчивая давно написанные строки новыми:

Но твой металл разрезал маски явьНа снов и удивленья миражи —Тем образом сверкающим порвавМоей наивной веры в счастье витражи.

Трис дернулась, но тут же обмякла, лишь прошептав в ответ:

— Прости.

— Простил, — тихо ответил поэт, подходя к убитой горем жене.

Герцогиня вскинула голову с недоверчиво распахнутыми глазами. Лионель криво улыбнулся и сказал:

— Простил… Еще в тот день, когда принял твое предложение создать семью.

Яркое чувство покоя и безмятежности затопило душу барда. Брак, удар ножом, годы одиночества — все это бред и наносное. Вот она — рядом. Та, кто наполнила его жизнь смыслом в далеком теперь прошлом. Та, кто осталась смыслом этой жизни и сейчас. Его старшая супруга… Старшая, младшая, убийственная, покаянная, тоскующая и плачущая. Все это не имело значения. Лионель поднял Трис с колен, прижал к себе содрогающееся от рыданий тело и прошептал: