Рождение новой России - Владимир Мавродин

В течение всего этого периода шла борьба за власть между отдельными группировками «шляхетства», «верховниками» и «шляхетством», вельможами и рядовым дворянством, между различными группировками придворной знати. Но так как во времена дворцовых переворотов дворянская природа самодержавия не менялась, то «перевороты были до смешного легки, пока речь шла о том, чтобы от одной кучки дворян или феодалов отнять власть и отдать другой»[51].

Борьба за власть между различными группировками господствующего класса феодалов не могла существенно изменить ни природу самодержавия, ни формы политической жизни общества (т. е. тех же феодальных верхов) России. Таково политическое значение дворцовых переворотов в истории России.

Не успел смежить веки первый русский император, как вопрос о том, кто наследует его престол, стал предметом горячих споров. Давно уже при дворце сложились две группировки правящей знати. Одна состояла из вельмож, хотя и титулованных, но в большей своей части не родовитых, не знатного происхождения. Своими титулами и чинами, своим богатством и влиянием, своим местом в обществе, короче говоря, всем они были обязаны Петру. Вместе с ним они шли от Нарвы к Полтаве, от Полтавы к Ништадтскому миру, вместе с ним они учреждали бомбардирские школы и Морскую академию, ездили за рубеж, заседали в коллегиях, «присутствовали» в Сенате. Среди этих вельмож — Александр Данилович Меншиков и Петр Андреевич Толстой, Гаврила Иванович Головкин и Федор Матвеевич Апраксин, Павел Иванович Ягужинский и Иван Иванович Бутурлин.

Вторая группировка знати, представленная Голицыными во главе с Дмитрием Михайловичем, Долгорукими, Никитой Ивановичем Репниным и другими, состояла из вельмож, отцы и деды которых составляли ту самую боярскую аристократию, которая заседала в боярской думе в царствование деда и отца Петра I, Михаила Федоровича и «Тишайшего» — Алексея Михайловича и правила русской землей по привычному правилу: «Царь указал, а бояре приговорили». Они были далеки от того, чтобы, подобно Хованским и Соковниным, таким же представителям боярской знати Московской Руси XVII в., как и их отцы и деды, цепляться за ветхозаветную старину; они понимали, что колесо истории повернуть вспять не удастся, да и незачем. Поэтому обученные Петром жить «с маниру немецкому», одетые в новое платье европейского покроя, с обритыми бородами и в париках, они не только не были чужды петровским нововведениям, но сами проводили их.

Если вельможи, составлявшие первую группировку придворной знати, отчетливо сознавали, что своими титулами «светлейшего князя» или «графа», своей «недвижимой собственностью», своей карьерой они обязаны Петру, петровским порядкам, в основе которых лежал дух «Табели о рангах», то знать, входившая в состав второй группировки, считала свое право управлять Россией наследственным, завещанным отцами вместе с вотчинами правом, основанном на «породе» и передаваемом из поколения в поколение опыте «службы государевой».

Первые были порождением ими же проводимых реформ, вторые — и без петровских реформ, если бы все оставалось в том же положении, что и во времена «Тишайшего», — правили бы русской землей. Если для первых основой их положения в правящих кругах была милость самодержца, который, выражаясь старой русской пословицей времен Московского царства, «из грязи может сделать князя», то вторые считали себя в праве занимать свои посты и владеть своими богатствами в силу одного лишь происхождения. Эта феодальная аристократия с презрением смотрела на таких, как Меншиков, сделавшего карьеру от царского денщика до светлейшего князя, петербургского губернатора и президента Военной коллегии, не говоря уже о выскочках «породы самой подлой», куда «ниже шляхетства», которым «Табель о рангах» открывала доступ к высоким чинам, должностям и в ряды привилегированного дворянского сословия. Если бы это было в силах Голицыных, Долгоруких и им подобных, то ни Меншиков, ни Толстой, а тем более Ягужинский никогда не стояли бы у власти. Вполне естественно, что последние, в свою очередь, ненавидели «бояр», апеллировали к Петру, а после смерти государя — к памяти Петра, решительно отстаивали завоеванные при Петре позиции. Они считали себя законными и монопольными продолжателями дела Петра, «птенцами» его «гнезда», его ближайшими помощниками и сподвижниками, ревниво отстаивая это право и чувствуя свою силу, заключающуюся в том, что их имена связаны с именем самого Петра.

Смерть Петра, даже больше того, приближение его кончины вызвала столкновение и борьбу этих двух группировок правящей верхушки. Спор разгорелся по вопросу о наследнике Петра… В покоях дворца, где умирал творец закона о престолонаследии, началось усиленное обсуждение духа и буквы этого закона. Сопоставляя его с указом о единонаследии, говорили о возможном наследовании престола (при отсутствии сыновей) дочерьми. В данном случае наследницей престола становилась старшая дочь Петра Анна. Но она еще в 1724 г. и за себя, и за мужа, и за свое потомство отказалась от притязаний на русский трон. Следовательно, престол должен был перейти ко второй дочери Петра Елизавете. Меньше всего прав на престол и по старым русским обычаям, и по указу о единонаследии, который мог считаться аналогом указа о престолонаследии, имела вдова Петра Екатерина. Но ее кандидатуру выдвинули и упорно отстаивали неродовитые вельможи: Меншиков, Толстой, Апраксин и др. Для них она была своим человеком, прошедшим сложный путь от служанки пастора Глюка до императрицы, путь, во многом напоминавший их собственный, являясь символом той петровской породы, которая сделала их вельможами.

«Тотчас по оной печальной ведомости (о кончине Петра. — В. М.) сенаторы вси, и от Синода четыре персоны, сколько на тот час во дворце ночевало, а кроме тех и генералитет, и нецыи из знатнейшего шляхетства в едину комнату в палатах собрались, и прежде всего о наследнице произошло слово».

Сторонники восшествия на престол Екатерины, и в первую очередь Петр Толстой, доказывали ее права, ссылаясь на то, что коронацией Екатерины в 1724 г. Петр как бы наметил ее себе в преемники. Кто-то «вспомнил» о том, что Петр «четырем из министров, двоим из Синода персонам» якобы говорил, что хочет передать престол жене, чтобы «всякая вина мятежей и смущений благовременнее пресечена быть могла бы». Один за другим находились аргументы в пользу Екатерины.

Но противники Екатерины и ее друзей были не менее активны. Дмитрий Михайлович Голицын и другие знатные вельможи выдвигали на престол малолетнего сына казненного Алексея Петровича Петра. Они рассчитывали превратить беспомощного мальчика в марионетку, править так, как им хотелось, отстранив от управления Меншикова, Толстого и других неродовитых вельмож. Для этого можно было использовать и «дело» царевича Алексея, обернув его против таких ярых врагов царевича, как Меншиков и Толстой.

Споры шли, шло и время. Но пока в словесном диспуте оттачивали оружие красноречия Толстой, с одной, и Голицын, с другой стороны, Меншиков действовал. Приведенные им к смертному одру Петра офицеры гвардейских полков попрощались со своим «полковником» а оттуда прямо отправились в покои к «полковнице» Екатерине для того, чтобы, возбужденно, прерывая друг друга, поклясться ей в верности, в том, что, пока они, гвардейцы, живы, на престоле российском будет она, делившая с их «полковником», да и с ними, радости и невзгоды, «ломавшая» походы и осушавшая за здоровье гвардейцев не один бокал вина.

Екатерина не была пассивным зрителем происходящих событий. Когда стала очевидной близкая кончина Петра, она поручила Меншикову и Толстому действовать в ее, а следовательно, и в их интересах. Почти полтора года не получавший жалованья петербургский гарнизон и другие полки получили, наконец, деньги, обещаны были и другие денежные выдачи, войска возвращались с работ на отдых и т. п. Но прежде всего Екатерина стремилась укрепить свои связи с гвардией — гвардии предстояло сказать решающее слово.

Еще во времена Петра гвардия, детище Петра, играла особую роль в политической жизни страны. Гвардейские полки были не только ядром созданной им регулярной национальной армии; они были душой дворянства, его цветом, его авангардом.

Ревностные поборники нововведений, гвардейцы из наиболее видных и влиятельных дворянских семей, были опорой и надеждой Петра. Беззаветно преданные делу своего «полковника», гвардейцы казались Петру способными решать любые, самые важные государственные дела, официально выходившие далеко за пределы их компетенции. Полицейско-политическая служба и надзор за губернаторами и даже «господами сенат», розыск и суд по делу царевича Алексея и прием иностранных представителей, выполнение дипломатических заданий и рекрутский набор, — все это поручалось гвардейским офицерам и солдатам. Поручив какое-либо дело гвардейцу, Петр успокаивался, будучи убежден в том, что гвардеец «все умеит». И вот теперь эти всезнающие и всемогущие гвардейцы — передовой отряд русского дворянства — стали решать судьбу русского престола так же, как некогда они решали задачи, поставленные Петром.