Время и комната - Бото Штраус

Ключица. Неутомимо, ведомые провиденьем, мечут они стрелы в толпу женихов и острые пики бросают. Отец и сын, а с ними Евмей, свинопас.

Запястье. Одиссей поразил Демоптолема.

Колено. Телемах поразил Евриада.

Запястье. Евмей поразил Элата.

Ключица. И Писандра, и Полиба.

Колено. Одиссей, городов сокрушитель, поразил Евримаха. А сын его — Амфимедона.

Запястье. Но Ктесиппа свинопас поразил, ликуя и насмехаясь.

Евмей. Это подарок тебе в ответ на ногу коровью, что на блюдо знатному Одиссею ты положил. Ты пасти больше не разинешь для брани гадкой. Теперь богам предоставь последнее слово.

Колено. Одиссей сразил Агелая.

Запястье. Телемах сразил Леокрита.

Ключица. Ибо подняла Афина высоко над всеми эгиду — щит свой золотой, что страх и ужас наводит на людей. Метались пленники вокруг, ошалев, в пространстве смерти неизбежной.

Колено. Троих стрелков они со своей вышки метко сбили, будто зайцев.

Запястье. Раскроены черепа, вместо груди — дыра, смерть их оседлала, и души вышли вон. Земля дымилась кровью. И весь дворец был полон страшных стонов.

Ключица. Пенелопа же в своей постели час расплаты проспала.

Парусина падает на пол. Одиссей, Телемах и Евмей вступают на поле брани.

Одиссей. Погляди, не спрятался ли где еще жених и не сидит ли в засаде. Будь настороже.

Телемах. Лежат, охваченные судорогою смерти, будто рыбы, которых на берег вытряхнули из сети.

Одиссей, обнаружив за занавесью Леодея, выволакивает его оттуда.

Леодей. Пощады, Одиссей! О сжалься! Я в доме у тебя в распутстве участия не принимал. К милости взываю! Всегда удерживал я других, когда они хотели бесправие чинить. Они не слушались меня — то верно. И вот понесли заслуженную кару. Я — Леодей, жертвогадатель. Ко всем их мерзостям касательства я не имею.

Одиссей. Коль ты здесь жертвогадателем был, тогда и богов ты молил, чтобы хозяин дома на чужбине околел и никогда не возвратился. И желал, как и эти убитые мужи, чтобы его любимая жена вняла твоей мольбе и родила тебе детей. Не вижу я причины пощадить тебя.

Леодей (бросаясь к ногам Одиссея). Пощады, мой царь, о милосердный…

Одиссей вонзает ему кинжал в согбенную спину. Затем извлекает из-под стола зарывшегося в воловьи шкуры Фемия, который, весь дрожа, обхватывает свою лиру, равно как и глашатая Медонта с его свитком.

Фемий. На коленях стою пред тобой, великий Одиссей. Сжалься надо мной, снисхожденье окажи песнопевцу. Потом раскаиваться будешь, коль смерти певца предашь. Сладко я богам и людям пою. Смири свое желанье мне горло продырявить заодно со всеми. Спроси у сына, тебе он скажет: не по своей я воле в дом пришел, силой сюда приведен был я женихами играть на кифаре и песнями на пиру их забавлять.

Одиссей. Какими песнями — сопровожденьем распутных их деяний?

Телемах. Стой, отец, вины нет на нем. Не губи его! Певец, если подумать, поет не только для тебя, коль ты пожелаешь, но также и Богу.

Одиссей. Ладно. Поглядим. Он тебя спас, мой сын, твой заступник. Одно себе заметь и другим говори в поученье: все ж лучше совершать хорошие поступки, чем позорные прекрасным пеньем прикрывать.

Медонт. Медонт, глашатай я. Еще я виночерпием служил. Я планов никаких не строил, участия в злодействах никаких не принимал. Никто, однако, женихов не знал лучше меня. Ушами своими я слушал все. Опросами я каждого по одиночке изучил и знаю, что двигало им в глубине души. Теперь, когда в живых уж ни души, один лишь я о том могу поведать. О каждом я храню длинный список. Так сохранишь ты, милосердный царь, во мне полезного свидетеля ужасных мыслей их и деяний. На случай, коль найдутся сообщники этих господ, которые поднимут голос против божественного очищенья, тобой совершенного над ними, будь это из народа кто или из их семей…

Телемах. И к глашатаю милостив будь. Он еще очень юн и испортиться не успел.

Одиссей. Прочь оба из этой залы. Вы не злодеи, никто, однако ж не помешали злодеяния творить. Ваше безмолвное присутствие при сем мне кажется довольно мерзким.

Евриклея (выходя из глубины). О, хотя бы мне эту радость пережить! Хотя б мой глаз отдохнуть успел на этой чудной бойне! Дитя мое, мой золотой!

Боги, спасибо, что господину моему позволили вы великое его деянье совершить. Хвала, хвала, хвала всем вам!

Одиссей. Радуйся тихо, старушка, без крика. Святой обычай не велит при виде павших ликованьем разражаться. Рабынь мне приведи, что честию моей пренебрегли и царице дурную услугу оказали.

Евриклея. Ах, дитя мое, сказать по правде, много женщин во дворце, которые все честно исполняют. Расчесывают шерсть, моют полы, варят и стирают. Средь них немногие лишились всякого стыда. Перестали слушаться меня, но также и царицы. Телемах ведь лишь недавно возмужал. Досель ему матушка строго запрещала в доме хозяина играть. Так рабыни, лишенные присмотра, ступили на ложную стезю. Спрошу я лучше у царицы, прежде чем их привесть. Она почивает, так, видно, Богу угодно, час драгоценного возмездия проспит.

Одиссей. Нет, не буди царицу. Прикажи рабыням развратным зал прибрать. Затем их вместе выведите вон. Поставьте у стены и палками их секите, чтоб душу вытрясло из грешных их телес. Афродиту{106} они должны забыть. Затем повесить их на крюках оружейных по стенам.

Из-под горы трупов выползает Меланфий, козопас, и пытается скрыться.

Кто это?

Евмей. Меланфий это, господин. Средь пастухов единственный предатель. Тот, кто из палаты оружие похитил для женихов.

Одиссей. Ползет, крадется и думает, никто его не видит. Долго он прятался средь трупов. Схватить и вытащить во двор. Уши и нос обрезать, мошну, руки и ноги отсечь и на съедение бросить собакам.

Телемах и Евмей налетают на Меланфия и вытаскивают его во двор.

Две честные и верные рабыни вводят в зал кучку рабынь-развратниц, связанных веревкой.

(Легко, почти дружеским тоном). Принимайтесь за работу, рабыни. Сначала уберите трупы. Кладите их рядами, друг на друга. Чтоб порядок был и чистота. Потом столы и стулья вымойте все ро одного. Дочиста их надо вытереть мокрою губкой, вплоть до мельчайших царапин. Чтоб пятен крови не осталось. Как только вымоете чисто все палаты, принимайтесь скрести полы железной щеткой. Усердно, я сказал, усердно. Чтоб я потом на половицах не Видел трапезы кровавой ни малейшего следа.

Евриклея (входит с чистой одеждой для Одиссея). Глянь, дитя мое, я плащ принесла тебе и платье. В таком рванье ходить тебе не подобает. Одни кровавые ошметки. Фу! На кого же ты похож, мой мальчик?

Рабыни уносят трупы. Одиссей садится за один из маленьких столов.

Изнеможение одолевает его, рыдание рвется из горла.

Ах, любимый мой, мой славный, мой мальчик золотой, хорошо, все хорошо. Успокойся, на плечи теплое что-нибудь накинь… Девки! Огонь зажгите! Быстро. Подайте серы. Зал, палаты скорее нужно окурить, чтобы отвратить от дома нашего проклятье.

Сцена погружается в темноту. Щебет ласточек. Затем снова сумеречный свет. У окна верхних покоев появляется Пенелопа. Одиссей и Телемах тащат на сцену тележку, на которой в 1-й сцене 2-го акта пары сливались в страстных объятиях. Сбрасывают с нее парусину и демонстрируют трупы женихов. Отец и сын склоняются в поклоне перед царицей.

Акт пятый

Слегка развернутые в разные стороны два кресла в большом зале, в которых восседают Одиссей и Пенелопа. Временами медленный безмолвный наклон головы вперед, поворот шеи царицы, испытующий взор на возвратившегося супруга, потом снова такое же медленное откидывание назад. Одиссей смотрит себе под ноги и ждет, когда с ним, наконец, поздороваются. Как только он поднимает глаза, Пенелопа, увертываясь от него, переводит взгляд в другую сторону. Позади на стенах висят головой вниз трупы рабынь-потаскушек. Телемах стоит за спиной родителей, прислонившись к колонне. Так же и Евриклея находится вблизи Пенелопы на заднем плане.

Пенелопа (вздыхая). Давно так крепко я не спала, как нынче. Так крепко и глубоко с тех пор (наклонившись, долго смотрит на Одиссея), как супруг меня оставил, чтобы увидеть Трою, будь проклято то имя. Чтобы отправиться в страну кошмаров.