Русско-Прусские хроники - Вольдемар Балязин

— Нет, пожалуй, и трудней, — сказал я.

— Настоящий слуга Господа не должен бояться ничего.

Недаром среди семи смертных грехов страх стоит на первом месте.

И в это время мы вышли к площади Святого Петра, уже заполненной паломниками, и впервые увидели знаменитый собор его же имени, где вскоре и должен был начать службу сам римский первосвященник.

Мы пробились ко входу, и здесь вдруг Илия посмотрел мне прямо в глаза.

— Одним из правил Всеитальянской Конфедерации Паладинов — я решил для удобства сокращенно называть ее по первым буквам ВКП — станет принцип беспрекословного подчинения младших старшим. И вот если ты настоящий сын церкви, то обязательно станешь членом ВКП и будешь следовать всем правилам ее устава. И потому я прошу тебя, сын мой, когда войдешь в собор, не следи за мной, не отыскивай в толпе молящихся и, как только месса закончится, не дожидаясь меня, иди в гостиницу. — Я несколько удивился, но тут же подумал: «А что здесь особенного? Значит, так ему удобнее, а обратную дорогу я найду и без него». И тут же согласился.

— Вот и прекрасно! — воскликнул он, — Вот и прекрасно! Я думаю, ты вскоре станешь членом ВКП, и тогда я стану называть тебя не «сын мой», а «брат мой», ибо все мы будем равными друг другу и не будет среди нас ни «господ», ни «святых отцов», «преосвященств», ни «высокопреосвященств», а только «братья».

Я все сделал, как обещал, и по окончании мессы одиноко побрел в гостиницу.

А Илия вернулся к полуночи и, не заходя в трапезную, молча лег спать. А утром ни слова не сказал мне, отчего я понял, что папа не допустил его к себе, или же, допустив, выслушал, но не согласился с тем, что сказал ему Илия.

Однако, как признался мне сам на следующее утро Илия, он и не собирался просить папу об аудиенции, ибо, как сказал он, «слишком презирал его, чтобы удостоить своим вниманием».

— Зачем же Вы ходили в Собор? — спросил я.

— Там назначил мне встречу один человек, — ответил мне Илия. — И мы потолковали с ним шепотом во время мессы, а потом он пригласил меня к себе домой, хотя и не очень хорошо себя чувствовал.

Судя по тону, каким все это было сказано, домашняя дискуссия не понравилась Илие — во всяком случае, мне так показалось.

Как бы то ни было, но в гостиницу Илия пришел печальным, даже обиженным или оскорбленным и потом долго ходил понурый, словно в воду опущенный.

Однажды я вернулся в гостиницу и увидел, что на его койке лежит какой-то другой, незнакомый мне человек. Я понял, что Илия ушел не попрощавшись, и оправдал его тем, что был он необыкновенно горд и самолюбив и признаваться в неудаче или поражении хоть одному человеку было для него не по силам. И потому он ушел не попрощавшись.

Таков был первый рассказ Джованни Сперотто, услышанный мною и Иоганном.

Читатель, наверное, заметил, что во время этого рассказа только я перебивал учителя и задавал ему вопросы. Иоганн же слушал Джованни очень внимательно, но не проронил при этом ни слова. Когда же Сперотто окончил свой рассказ, Иоганн, как я уже говорил ранее, большой любитель чтения недаром его отец работал в типографии, — сильно покраснел и робко проговорил:

— Могу я спросить вас, уважаемый учитель?

— Конечно, — ответил Сперотто.

— Я не хочу вас обидеть недоверием, но я читал «Житие Святого Равноапостольного Илии» и там ни слова не сказано об его пребывании в Риме до октябрьских ид.

— Ох, молодо-зелено! — засмеялся Сперотто. — Да ни в одном «Житии Илии» об этом и не напишут. Ведь дело-то в том, что его собеседником, как потом я узнал, был великий богослов Ангел Барменский. И он, выслушав Илию, велел больше не приходить ему к себе и не докучать праздной ерундой, которая, как сказал Ангел, наитипичнейшая азиатская ересь, ничего общего не имеющая с подлинным католицизмом.

Но вообще-то ты молодец, Иоганн, — добавил Сперотто. — Внимательно читая разные «Жития», можно отыскать в них множество любопытнейших противоречий и разночтений.

И уже, обращаясь и ко мне и к Иоганну, сказал:

— Или задумайтесь вот еще над чем: в первых списках «Жития» у Илии были одни ученики, а потом состав их все менялся и менялся, потому что Василиск то одного из них, то другого обвинял в ереси и сжигал. Пока, наконец, ни остались возле Илии в роли учеников сам Василиск да полдюжины его клевретов, все те же — Климент Победоносец, Лазарь Угодник, Анастазио Мытарь да еще три-четыре маленьких угодника. Вот станете учиться в семинарии — многое поймете.

А потом он целый год рассказывал нам о своей жизни, но я не стану писать здесь об этом, ибо впереди читателя ждет удивительное повествование о полной приключений жизни Сперотто, рассказанное им самим.

Но вернемся к моей скромной персоне. Прошел год, и Джованни сказал мне, что я, пожалуй, могу ехать в Рим. И при этом добавил:

— Хорошо, что у тебя и мать, и даже бабушка — из Италии, и даже более того — из Папской области.

— А что в том особенно хорошего? — спросил я.

— Отвечу тебе словами римского баснописца Федра:

«Ум выше храбрости». А я в тебе и храбрости не наблюдал, и, судя по твоему вопросу, и ума у тебя еще не очень много. Ты ведь едешь в Италию, а там к людям иной веры и к иноземцам относятся очень подозрительно. Тем более что ты приедешь из протестантской страны. И любой инквизитор, а ты должен знать, что Римская инквизиция будет следить за каждым твоим шагом, как только ты приедешь в город, с самого начала усомнится в тебе.

— Почему? — робко спросил я, не желая еще раз показаться дураком в глазах Джованни.

— Потому, что фамилия у тебя французская, приехал ты из немецкой страны Пруссии, к тому же страны протестантской, вот и пойми попробуй, чего от тебя ждать?

— Но я же католик! — в горестном недоумении воскликнул я.

— Разные бывают католики, — вздохнув произнес Сперотто, и я понял, что некто глубоко скрытый и мне совсем недоступный засел в его существе до самой смерти. А он, видимо, желая приободрить и успокоить меня, сказал:

— А вот то, что и мать у тебя, и бабушка — природные итальянки, это хорошо.

— Бабушка Анна, — сказал я с гордостью, — даже жила в одной усадьбе с Илией Святым, — забыв запрет родителей говорить об этом хоть кому-нибудь, признался я учителю.

И вдруг впервые за все время я заметил, что Сперотто испугался.

— Когда это было? — спросил он хриплым шепотом. И, еще тише добавил: — И что она там делала?

— Она жила на вилле «Монте-Сперанца», когда Илия был совсем стар и болен. Бабушка служила у него прачкой.

— Она была членом ВКП(б)? — почему-то задал еще один вопрос Сперотто.