Русско-Прусские хроники - Вольдемар Балязин

— Я что-то не пойму Вас, — спросил я почтительно, но с немалым недоумением моего нового знакомца. — А кого же Вы будете просить, если не Святого отца?

— Церковь сгнила во главе и членах, сын мой, и не у пастыря, подобного слепому поводырю, я должен испрашивать совета и благословения, но отыскать в Риме мужа светлого ума и яростного сердца — богослова и провозвестника Ангела Барменского, чтобы с ним обсудить великую проблему возрождения церкви и возвращения ее к истокам евангельских времен.

— А как Вы это сделаете? — спросил я его, удивляясь его бесстрашной откровенностью передо мной — незнакомым человеком.

— А я ведь уже сказал: «Всеитальянская Конфедерация Паладинов». Ведь «Паладин» — это крестоносец, это — ландскнехт идеи, это — сознательный ассасин, только осененный благодатью Церкви воинствующей.

«Почему „Всеитальянская Конфедерация“?» — спросите вы у меня. И будете тысячу раз правы. Ведь Италия разобщена. У Папской области свои интересы, у Ломбардии — свои, у Венеции — тоже свои, а уж какое дело, например, Сардинии до Пьемонта или Сицилии до Савойи? Никакого. А вместе с тем интерес обязан быть, ибо и в Ломбардии, и в Папской области, и на Корсике живут католики. И это их объединяет. Должно объединять. Всенепременно.

«Зачем это объединение?» — спросите Вы у меня, и снова будете тысячу раз правы. А вот зачем, отвечу я Вам:

объединив все силы католиков воедино, затем ударить по ненавистным и богомерзким канальям — язычникам. Ведь сейчас мы — пальцы одной руки, растопыренные, как у пряхи, которая мотает шерсть со своим муженьком, сидящим у нее под боком. А нам нужен кулак, как у хорошего кулачного бойца на состязании в цирковом балагане во время большой осенней ярмарки. Вот этим-то кулаком — Всеитальянским кулаком — и станет ВКП, ибо ни Романье, ни Лигурии, ни любой другой области в одиночку с этим не справиться.

«Почему же именно Италия?» — спросите Вы, и снова окажетесь правы. Да потому, что это самая католическая страна в мире. Правда, есть еще и Испания, не менее католическая страна, но в Италии находится Рим, а в Риме — Ватикан, и потому именно здесь возникнет новое движение, которое затем охватит весь католический мир и приведет к созданию Национальных Конфедераций Паладинов в каждой стране, а они в конце концов объединятся во Всемирную Кафолическую Лигу — в аббревиатуре ВКЛ.

— Но ведь уже была первая ВКЛ и сейчас существует вторая ВКЛ, возразил я Илие.

— Я сказал: «Кафолическая», а те две — католические, — поправил меня он.

Я понял. Да и какой грамотный христианин не уловил бы существенной разницы меж тем и другим названием.

— Только тогда, когда мы поднимем на борьбу всех католиков всего мира, мы сумеем добиться победы. А для этого нам нужны три вещи: во-первых, организация, во-вторых, дисциплина — «железная дисциплина», — сказал Илия, и в-третьих — ортодоксальная верность католицизму. Хотя, — добавил он, учение для меня, например, не мертвая догма, а руководство к действию.

И если мы построим нашу Конфедерацию на этих основах и принципах, мы непременно победим.

Я заметил, что он говорил все это так, будто не я, единственный, шел рядом с ним, а словно он, Илия, стоял на кафедре собора Святого Петра и проповедовал это тысячам паломников.

— А кого из католиков станете вы принимать в Конфедерацию? — спросил я. Он быстро стрельнул в меня своим хитрым, маслянистым глазом. — Лучших из лучших — стойких, храбрых, исполнительных, послушных воле старших братьев, для которых Конфедерация и ее интересы будут превыше всего.

— Значит, первыми войдут туда Меченосцы[75]? — спросил я.

— Глупости, — отрубил Илия. — Меченосцы не обладают главным — они индивидуалисты. Им не откажешь в храбрости, но они считают главным средством индивидуальный террор — убийства мечом из-за угла или даже публично, на людях. Слов нет, это красиво, эффектно, но напоминает Комедию дель Арте. А потом их вешают, а они на эшафоте перед смертью громко проклинают тиранов и это красиво и эффектно и тоже напоминает Комедию дель Арте. Но скажите мне, друг мой, Джованни, — тут Илия по-братски обнял меня за плечо, — разве можно такими способами добиться победы?

Убьет какой-нибудь отчаянный Меченосец — а кстати, и мой несчастный брат состоял в этом тайном Ордене — какого-нибудь тирана, а тут же на смену ему придет другой. Да, вот возьмем хотя бы историю древнего дохристианского Рима. Ну, убили заговорщики — исторические предшественники наших итальянских отечественных Меченосцев — самого Кая Юлия Цезаря. А что толку? Тут же на смену ему пришли сначала его убийцы — Брут и Кассий, а потом, не прошло и пятнадцати лет, на троне Рима появились такие чудовища, что Цезарь, которого его убийцы называли тираном, оказался агнцом по сравнению со львами рыкающими. Чего стоили, например, Тиберий или Калигула, — я уже не говорю о проклятом богом палаче и сумасшедшем Нероне.

Вот вам, братец мой, и результаты индивидуального террора. Но кто чего-либо не хочет, тот того и не видит и не слышит. А слепоглухонемых история карает, и не было еще в истории слепоглухонемых пророков и провидцев. И потому я решительно отвергаю методы действий Меченосцев и практику — бесплодную практику, — подчеркнул Илия, — их индивидуального террора, а верю лишь в организованные массы. И надо вам сказать, что я, как и многие другие, верю в тайный смысл имени, данного человеку, ибо в каждом имени скрыт некий провиденционалистский смысл. И имя человека в значительной мере предопределяет его судьбу[76]. — И услышав слова Илии, я подумал: «Э, брат, да ты, видать, и впрямь считаешь себя новым пророком Илией»[77].

А он, будто угадав о чем я подумал, произнес тихо, но с непреклонной убежденностью:

— Я верю в свое божественное, провиденциалистское предназначение. И верю, что меня недаром назвали Илией, ибо я явился миру, чтобы метать громы и молнии, побивая неверных и поднимая на бой соединенные, сплоченные в железные когорты силы кафоликов.

«Сумасшедший», — мелькнуло у меня в голове, но я снова промолчал, а он снова будто прочитал мои мысли и сказал:

— Подлинно великая идея всегда, особенно в начале, кажется многим, прежде всего бездуховным филистерам[78], безумной. Но уверяю Вас, Джованни, тут он впервые назвал меня по имени, — я все хорошо продумал до того, как пойти сюда, да и по дороге было время множество раз возвращаться к моей идее. И я уверен, что сегодня нет идеи значительней и прекрасней. Это все архиважно, Джованни, поверьте мне, пожалуйста. А я, ей-Богу, знаю, что говорю.