Ганнибал. Роман о Карфагене - Гисперт Хаафс

Потрясенные члены Совета подавляющим большинством приняли решение отправить Ганнибалу четыре тысячи нумидийцев, сорок слонов и тысячу талантов серебра. В свою очередь Бостар, по поручению Антигона, завербовал еще четыре тысячи массилов.

Но все равно этого было явно недостаточно, и стратег был по-прежнему крайне ограничен в своих действиях. В результате римляне смогли добиться определенных успехов. Отвоеванные города были разрушены, жители перебиты или проданы в рабство, а вся земля объявлена собственностью Римского государства.

Военные действия велись теперь также на Сицилии. Сперва Ганнибал отправил Эпикида и Гиппократа к новому тирану города Гиерониму. Позднее, уже в Карт-Хадаште, была достигнута договоренность о том, что после победы Восточная Сицилия, как было когда-то, вновь отойдет Сиракузам. Правда, Гиероним потом внезапно потребовал всю Сицилию, и Совет счел нужным удовлетворить его претензии, В ответ молодой правитель Сиракуз отправил своего дядю Зозиппа в Александрию, где тот напрасно пытался уговорить Птолемея выступить против Рима, которому, напротив, удалось сделать своим союзником вождя большого нумидийского племени массасилов Сифакса.

Древо безумия вскоре начало плодоносить. Направленные на Сардинию воины были брошены их командующим Гадзрубалом Лысым в битву и почти полностью уничтожены. Их вполне могло хватить Ганнибалу для нанесения решающего удара.

Положение спасало только умное поведение троих братьев. Ганнибал, несмотря на ожесточенное сопротивление и острую нехватку солдат, продолжал укреплять позиции пунов в Южной Италии. Магон, истолковав путаные указания старейшин в свою пользу, добился весьма значительных успехов в Иберии и даже вынудил обоих братьев-консулов просить Рим прислать им подкрепления. Гадзрубал сумел совершить поистине чудо и сделать так, что во время разыгравшейся у Столбов Мелькарта бури на дно пошли именно те корабли, на борту которых находились так мешавшие ему старейшины. После этого он отправил большую часть своего войска на помощь Магону, набрал в Гетулии и Мавритании новых воинов, уже в первом сражении одержал победу над Сифаксом и заключил союз с вождем массасилов Масиниссой.

В целом это был год напрасных ожиданий, бессмысленных начинаний и поражений, которых вполне можно было избежать. Рим безумно страдал от тягот войны, но упорно и настойчиво продолжал ее. Карт-Хадашт купался в роскоши, но проявлял невероятную скупость, когда речь заходила об оказании помощи Ганнибалу и ведении военных действий в подлинном смысле этого слона.

Мотивы столь безумного поведения было совсем не трудно угадать, но потребовалось определенное время, чтобы стали очевидными — правда, для немногих — некоторые подробности.

Даже Антигон понимал далеко не все. К тому же весь год, прошедший после победы при Каннах и гибели Мемнона, он пребывал в крайне подавленном настроении. Чем более туманные решения принимал Совет, чем большую радость вызывали у населения его якобы разумные меры, тем явственней казалась греку победа римлян. Над старейшинами — места отправленных к стратегам тут же занимали другие — довлели опасения и желания. Большинство из них хорошо понимало, что в лице Ганнибала город получил нового Александра, прекрасно умеющего защищать захваченные города и крепости и совершать неожиданные броски, правильно оценивать положение в Ойкумене в целом, заключать союзы с исконными врагами пунов и находить выход из любого, казалось бы, безвыходного положения. Они видели, что войска беспрекословно повинуются ему. После теплой зимы, проведенной в Капуе, и первого неудачного столкновения с Клавдием Марцеллом под Нолой к римлянам перебежало двести двадцать иберов и нумидийцев. Их встретили с почетом, осыпали золотом и доставили в безопасное место, но известие об этом не оказало никакого воздействия на остальных воинов Ганнибала, которые предпочли и дальше делить со своим стратегом тяготы и лишения походной жизни.

И старейшины уже прикидывали, что произойдет, если Ганнибалу будет предоставлена возможность победоносно закончить войну. Все знали, что средства для этого есть — ко кто сможет справиться с Ганнибалом, когда он во главе войска, которое его боготворит, будет встречен ликующим народом? После окончания Ливийской войны Гамилькар некоторое время колебался, но в конце концов отказался от насильственного взятия власти. Однако великий Гамилькар вырос в городе, а Ганнибал — на чужбине. Гамилькар был членом Совета и даже в гневе чтил государственные учреждения Карт-Хадашта с их вековыми традициями. Ганнибал же их почти не знал и потому относился к ним совершенно по-иному. После возможной победы у него не было оснований умерить свои притязания. К тому же оба его брата представляли для Совета не меньшую опасность.

Антигон знал, что ни один из сыновей Барки не собирается совершать переворот, и порой сожалел, что двадцать два года назад отговорил от такого шага Гамилькара и Гадзрубала Красивого. Он, однако, с пониманием относился к опасениям членов Совета и единственное, чего не мог взять в толк и что порой приводило его в неописуемую ярость — это их нежелание сделать окончательный выбор. Порой он сравнивал Совет с ослом, изнемогающим от жажды между двумя совершенно одинаковыми источниками и не желающим отдать предпочтение одному из них. Совет хотел сразу все или ничего. Он желал сохранить Иберию, отвоевать Сардинию, вытеснить римлян с Сицилии, но не позволить Ганнибалу поставить Вечный город на колени. Совершалась та же роковая ошибка, что и во время первой войны, когда полагали, что Рим рано или поздно согласится пойти на компромисс, как это часто делал Карт-Хадашт. Но Рим никогда ничего подобного себе не позволял. Для него речь могла идти только о полном уничтожении врага.

Грек вместе с Бостаром неустанно пытался убедить в этом достопочтенных пожилых сторонников Баркидов. Но они упорно не желали прислушиваться к их доводам. А ведь в дополнение к пятидесяти тысячам воинов вполне можно было завербовать еще двадцать тысяч человек, усилить флот и действовать умно и целенаправленно. Оказать помощь Масиниссе в борьбе с Сифаксом, и тогда Гадзрубал, получив свободу действий, вместе с Гимильконом, Карталоном и вождями союзных племен если не разгромит, то хотя бы значительно потеснит обоих братьев-консулов и тем самым позволит Магону перейти через Пиренеи и Альпы и атаковать Рим с севера. Оставшиеся десять тысяч воинов высадились бы тогда на иллирийском побережье и по договоренности с Филиппом Македонским заняли гавань Аполлонию, а затем вместе с его армией переправились в Италию, куда также без всяких условий были бы направлены в помощь Ганнибалу оставшиеся тридцать тысяч солдат и достаточное количество серебра. Война наверняка бы закончилась еще осенью.

Но ничего подобного не происходило, и Антигону порой казалось, что они как бы пытаются шептаться в бурю, держать светильник в яркий солнечный день или дыханием поколебать пирамиды. Грек даже предположить не мог, какие именно соглашения заключили между собой правители Карт-Хадашта.

В один из летних дней он сидел в огромном помещении банка напротив Бостара и подсчитывал убытки. Разрушенные хранилища на побережье, захваченные гаулы, пропавшие товары — обычные неприятные явления в этой охватившей всю западную половину Ойкумены войне.

Бостар, одетый на этот раз в ярко-зеленую тунику, то и дело поднимал голову и бегло посматривал на Антигона. Через открытое окно из гавани доносились визг пил, грохот молотков, громкий стук башмаков, крики и проклятия носильщиков, матросов и купцов и привычный запах горячей смолы, смешанный с вонью стоячей воды и гнилой рыбы, который не могли заменить никакие благовония. Антигон наморщил лоб, вспоминая стихотворение, начинавшееся именно с этих запахов, но так и не смог извлечь из глубин памяти ни одной строки. Вот уже несколько лет о поэте или поэтессе ничего не было слышно. Антигон не знал, жива ли еще стройная пунийка с необычайно яркими глазами, которую он не без оснований подозревал в авторстве многих популярных в городе стихов. Старинный дом их семьи в метекском квартале давно уже стал пристанищем и местом встреч поэтов, художников, скульпторов и музыкантов. Банк хорошо зарабатывав на них, а они в свою очередь также не имели оснований сетовать на судьбу. Без связей Антигона, его вкуса и расчетов создатель бронзовых скульптур Боэт едва ли мог позволить себе роскошный образ жизни. В Карт-Хадаште за его изделия платили в лучшем случае сто пятьдесят шекелей. В Афинах же и Александрии за «Сидящего Мелькарта», «Прыгающих львов» или необычайно соблазнительную «Афродиту» давали в десять раз больше, и треть этой суммы получал банк. Недавно один из посредников Ганнона Великого приобрел статуэтку Танит.