Жизнь Пушкина - Георгий Чулков

Орест Сомов, сотрудник Булгарина, перешел в стан Дельвига и работал в качестве выпускающего газету. Греч в своих «Записках»[901] рассказывает, что Булгарин, узнав об издании «Литературной газеты», встретил однажды Сомова на Невском проспекте, и между ними произошел такой диалог: «Правда ли, Сомыч, что ты пристал к Дельвигу?» — «Правда!» — «И будете меня ругать?» — «Держись!» «Это слово, — пишет Греч, — как искра, взорвало подкоп в сердце и в голове Фаддея. Воротившись домой, он сел за письменный стол и написал статью на объявление о «Литературной газете», стал бранить и унижать ее еще до выхода первого номера».

«Литературная газета» действительно, как предсказал Сомов, вела полемику очень азартно. Булгарин в борьбе с «Литературной газетой» нашел себе союзника в лице «купца» Н. Полевого, редактора «Московского телеграфа». Оба они старались изобразить редакцию ненавистной им «Литературной газеты» как сенакль аристократов, презирающих публику. Булгарин не брезговал ни демагогией, ни доносами. Бенкендорф, по внушению Булгарина, смотрел на элегического Дельвига как на дерзкого якобинца. Он несколько раз вызывал его для объяснений. Почему Дельвиг осмелился напечатать такую-то статью? — Как почему? Она была разрешена цензором. На основании законов… — Законы! Законы пишутся не для шефа жандармов! Барон Дельвиг не имеет права в объяснениях с генералом Бенкендорфом ссылаться на законы!..

При таких условиях мудрено было издавать газету, но ее все-таки издавали. Пушкин в том самом письме к Вяземскому, где он справлялся о «своей Гончаровой» и о «своей Ушаковой», пишет приятелю о журнальных врагах — Булгарине и Полевом, очевидно, озабоченный полемикой с ними. Личная вражда Булгарина к Пушкину началась с тех пор, как до него дошли слухи, что поэт подозревает его в плагиате из «Бориса Годунова». В историческом романе Булгарина[902] в самом деле некоторые сцены повторяют сцены пушкинской комедии, но не это, конечно, интересовало поэта: его интересовал вопрос, каким образом Булгарин успел ознакомиться с «Борисом Годуновым» до его напечатания. Пушкин догадался, что Булгарин в 1826 году получил для прочтения рукопись комедии от шефа жандармов. В этом теперь сомневаться не приходится. Булгарин написал Пушкину 18 февраля 1830 года обиженное письмо, в котором «честью уверял», что он не читал «Годунова». Но это была неправда.

Не получив от Пушкина ответа, Булгарин напечатал в «Северной пчеле» пасквиль на Пушкина[903]. Пушкин ответил эпиграммами «Не то беда, что ты поляк» и «Не то беда, Авдей Флюгарин…»[904]

Иного характера была полемика с Полевым. В двух статьях[905] по поводу первого тома «Истории русского народа»[906] Пушкин, возражая Полевому, защищает от его нападок Карамзина[907]. В этих не подписанных Пушкиным статьях поэт не успел противопоставить Полевому какой-нибудь определенной историко-философской идеи. Статьи написаны небрежно. В последней, между прочим, Пушкин задевает и М. П. Погодина, укоряя его за слишком грубую полемику с тем же Полевым и за непростительное забвение в ней «чувства приличия». Так Пушкин сжигал свои корабли. «Литературная газета» оказалась окруженной злейшими врагами. Она просуществовала один лишь год. В октябре Дельвиг неосторожно напечатал стихи Казимира Делавиня[908], в которых поэт сочувственно отзывался об участниках июльской революции[909]. В ноябре Бенкендорф вызвал к себе Дельвига и в присутствии жандармов кричал на него, обращаясь к нему на «ты». Шеф жандармов угрожал упрятать в Сибирь трех друзей — Дельвига, Вяземского и Пушкина. «За что?» — «А за то, что у Дельвига собираются молодые люди и рассуждают враждебно о правительстве». — «Откуда это известно генералу?» — «На Дельвига донес человек, хорошо ему знакомый…» — «Кто же этот доносчик?» — «Фаддей Венедиктович Булгарин»…

Допрос в Третьем отделении очень повлиял на Дельвига. Поэт заболел. Через несколько дней на квартиру к Дельвигу явился чиновник с поручением от имени Бенкендорфа передать барону его генеральские извинения: генерал погорячился. Это извинение не очень утешило поэта.

В январе 1831 года Дельвиг неожиданно умер. Пушкин в это время был в Москве. Получив известие о смерти друга 16 января, Пушкин писал Плетневу: «Грустно, тоска. Вот первая смерть, мною оплаканная. Карамзин под конец мне был чужд, я глубоко сожалел о нем как русский, но никто на свете не был мне ближе Дельвига…»

4 марта 1830 года Пушкин выехал из Петербурга в Москву, но по дороге заехал на три дня в Малинники. 14 марта поэт писал Вяземскому: «Третьего дня приехал в Москву и прямо из кибитки попал в концерт, где находилась вся Москва. Первые лица, попавшиеся мне навстречу, были Натали Гончарова и княгиня Вера[910], а вслед за ними братья Полевые…»

О братьях Полевых упомянул Пушкин не случайно. Встреча с ними была ему неприятна. Поэт был настроен к ним враждебно, и Погодин недаром в те же дни отметил в своем дневнике, что «Пушкин рассказывал о скверности Булгарина. Полевого хочет в грязь втоптать и пр.».

Пушкин как журналист был неосторожен и нерасчетлив. Его раздражали не только враждебные отзывы, но и пошлые хвалы. Он не скрывал своего высокомерия. Его эпиграммы, которыми он гордился, не всегда были удачны и нередко слишком обнажены в своей грубости. Хитрый Булгарин первую пушкинскую эпиграмму «Не то беда, что ты поляк…» сам напечатал в «Сыне отечества», заменив в последней строчке слова «Видок Фиглярин»[911] собственным именем.

Секретный комитет под председательством графа В. П. Кочубея[912] заседал в это время, пересматривая все государственное устройство и систему управления. Ходили слухи об освобождении помещичьих крестьян с землею и о других крупных реформах. Но это были только слухи. И если для них были некоторые основания, то все эти планы, очень робкие и нерешительные, были отвергнуты после июльской революции и свержения Карла X[913]. Но в марте этих событий никто еще не предвидел. В это время Пушкин писал Вяземскому: «Вот тебе случай писать политический памфлет и даже его напечатать, ибо правительство действует или намерено действовать в смысле европейского просвещения. Ограждение дворянства, подавление чиновничества, новые права мещан и крепостных — вот великие предметы. Как ты? Я думаю пуститься в политическую прозу…» Как раз на другой день после этого оптимистического письма Пушкин получил грубый выговор от Бенкендорфа[914] за приезд в Москву без разрешения его, шефа жандармов. Это был ушат холодной воды. Пришлось опять оправдываться и объясняться.