Темный карнавал - Рэй Брэдбери

Родители усмехнулись.

Один за другим дети скатывались в погреб по наклонной плоскости, которую Майк сделал из крышек стола. Он шипел и бормотал им вслед заклинания. Дом, освещенный лишь светом свечей в тыквах, заполнился завываниями. Все заговорили сразу. Все, но не Марион. За весь вечер она не произнесла ни звуком и не словом больше, чем ей требовалось; все было запрятано внутрь, вся радость и возбуждение. Вот дьяволенок, подумал он. Она наблюдала за своей вечеринкой со сжатым ртом и сияющими глазами.

Теперь родители. С веселой неуклюжестью они соскальзывали вниз по наклонному спуску, а Марион стояла рядом, желая увидеть все, что только можно, и быть последней. Он двинулся было к ней, но она отодвинулась прежде, чем он подошел.

Весь дом был пуст, тишину освещал свет свечей.

Марион стояла возле спуска в погреб.

– А теперь мы, – сказал он и взял ее на руки.

Они расселись в погребе по кругу. От задней стены доходило тепло печи. Вдоль каждой стены стояли длинные ряды стульев; двадцать кричащих детей, двенадцать родителей на другой стороне, Луиза на одном конце их ряда, Майк на другом, возле спуска в погреб. Он вгляделся в темноту, но ничего не увидел. Все расселись по стульям, застигнутые мраком. С этого момента все должно было происходить в темноте. Дети перешептывались, пахло влажным цементом, под октябрьскими звездами завывал ветер.

– А ну! – крикнул он в темноту. – Тихо!

Все замерли.

Был кромешный мрак. Ни огонька, ни искры.

Визг точильного камня, металлический лязг.

– Колдунья мертва! – провозгласил муж.

– И-и-и-и-и-и-и-и! – заверещали дети.

– Колдунья мертва, она была убита, а вот нож, которым она была убита.

Он подал кому-то нож. Он переходил по кругу из рук в руки, сопровождаемый покашливанием, смешками и замечаниями взрослых.

– Колдунья мертва, вот ее голова, – прошептал муж, передавая предмет ближайшему соседу.

– А я знаю, как это делается, – радостно воскликнул в темноте кто-то из детей. – Он возьмет их холодильника куриные потроха, пустит по кругу и будет говорить "вот ее внутренности". И еще он сделал глиняную голову и будет выдавать ее за настоящую, а вместо руки даст кость из супа. Возьмет кусочек мрамора и скажет "это ее глаз". Возьмет кукурузные зерна и скажет, что это ее зубы. А потом возьмет мешок со сливовым пудингом и скажет "это ее желудок". Знаю я, как он это делает!

– Замолчи, ты все испортишь, – сказала какая-то девочка.

– А вот рука этой колдуньи, – сказал Майк.

– И-и-и-и-и-и!

Все новые предметы поступали и передавались по кругу как горячие картофелины. Некоторые с криком отказывались к ним прикасаться. Другие вскакивали со стульев и выбегали на середину, пока остальные передавали скользкие предметы.

– Да это всего лишь куриные потроха, – выпалил один из мальчиков. Садись на место, Элен!

Передаваемые из рук в руки предметы появлялись один за другим, и их путь можно было проследить по писку и вскрикиваниям.

– Колдунья разрезана на куски, и вот ее сердце, – сказал Майк.

Теперь одновременно передавалось шесть или семь предметов, и в дрожащей темноте слышались смешки.

– Марион, не бойся, это всего лишь игра, – произнесла Луиза.

Марион ничего не ответила.

– Марион? спросила Луиза. – Тебе не страшно?

Марион промолчала.

– С ней все в порядке, – сказал муж. – Ей не страшно.

И снова передаются предметы, снова вскрикивания.

Осенний ветер вздохнул над домом. А он все стоял в темном погребе, произносил слова, передавал предметы.

– Марион? – снова позвала Луиза из дальнего конца погреба.

Все разговаривали между собой.

– Марион? – сказала Луиза.

Все смолкли.

– Марион, отзовись, тебе не страшно?

Марион не отвечала.

Муж стоял на своем месте, возле спуска в погреб.

– Марион, ты здесь? – позвала Луиза.

Никто не ответил. В погребе воцарилась тишина.

– Где Марион? – спросила Луиза.

– Она была здесь, – ответил мальчик.

– Может быть, она наверху.

– Марион!

Молчание. Тишина.

– Марион, Марион! – закричала Луиза.

– Включите свет, – сказал кто-то из взрослых.

Предметы больше никто не передавал. Дети и взрослые сидели, держа части тела колдуньи.

– Нет, – выдохнула Луиза. Ее стул резко затрещал в темноте. – Нет. Ради бога, не включайте свет, не включайте, пожалуйста, н_е в_к_л_ю_ч_а_й_т_е свет, н_е_т! – Она уже кричала. От ее крика все оцепенели.

Никто не шелохнулся.

Все сидели в темном погребе, замерев от неожиданного поворота этой октябрьской игры; снаружи завывал ветер, сотрясая стены дома, погреб заполняли запахи тыкв и яблок, перемешанные с запахом предметов, которые они держали в руках, и тут один из мальчиков крикнул:

– Я посмотрю наверху! – и с надеждой выбрался из погреба и пробежал по всему дому, и еще четыре раза обежал дом, выкрикивая "Марион, Марион, Марион!" снова и снова, и в конце концов медленно спустился в наполненный тяжелым дыханием и ожиданием погреб и сказал в темноту: – Я не смог ее найти.

А потом… какой-то идиот включил свет.

Брэдбери Рэй

Всего лишь лихорадочный бред

Рэй Брэдбери

ВСЕГО ЛИШЬ ЛИХОРАДОЧНЫЙ БРЕД

Перевод Л. Терехиной и А. Молокина

Его уложили на свежие, чистые, накрахмаленные простыни, а на столике под неяркой розовой лампой всегда стоял стакан свежего апельсинового сока с мякотью. Стоило только Чарльзу позвать, как мать или отец заглядывали в его комнату, чтобы узнать, как он себя чувствует.

В комнате было слышно все, что делалось в доме: как по утрам в туалете журчала вода, как дождь стучит по крыше, шустрые мышата бегают за стенкой, на нижнем этаже поет в клетке канарейка. Если ты умеешь слушать, то болезнь не так уж и страшна. Чарльзу было тринадцать лет. Стояла середина сентября, и осень только слегка коснулась природы желтым и красным.

Он валялся в постели уже трое суток и только сейчас начал испытывать страх.

Что-то случилось с его рукой. С его правой рукой. Он смотрел на нее, она была потная и горячая и лежала на покрывале, казалось, отдельно от него. Он мог слабо пошевелить пальцами, немного согнуть локоть. А потом она опять становилась чужой, неподвижной, и цвет ее менялся.

В тот день снова пришел доктор. Постукивая по его тощей груди, как по барабанчику, доктор, улыбаясь, спросил:

– Ну, как наши дела? Я знаю, можешь ничего не говорить: "Температура нормальная, но чувствую себя отвратительно!" Доктор часто повторял эту шутку и сам же над ней смеялся.

Чарльз продолжал лежать, для него эта скверная затертая шутка становилась реальностью.