Том 14. Критические статьи, очерки, письма - Виктор Гюго

Итак, каждому свое место. Сделаем полный поворот, и века предстанут перед нами в их подлинном виде. В первом ряду люди мысли, во втором, в третьем, в двадцатом — солдаты и монархи. Захватчики отодвигаются во мрак, и пьедесталом снова завладевает мыслитель.

Уберите оттуда Александра и поставьте Аристотеля. Странно, что вплоть до наших дней, в глазах человечества, читающего «Илиаду», Ахилл совершенно затмевал Гомера.

Повторяю: пора изменить все это. Впрочем, лед уже тронулся. Благородные умы уже принялись за дело; мы приближаемся к настоящей истории — уже появились ее образцы в виде нескольких великолепных монографий; неминуема всеобщая переплавка. Ad usum populi. [183] Обязательное образование требует правдивой истории. Эта Правдивая история будет создана. Она уже начата.

Медали будут перечеканены. То, что было на оборотной стороне, появится на лицевой, а то, что было на лицевой, окажется на оборотной; Урбан VIII будет изображен на оборотной стороне медали в честь Галилея.

Подлинный профиль человечества снова появится на различных оттисках цивилизации, сохраняющихся в смене веков.

Лицевой стороной исторической медали будет не человек-король, а человек-народ.

Разумеется, — и нас нельзя упрекнуть в том, что мы об этом умалчивали, — подлинная и правдивая история не будет, говоря о настоящих источниках цивилизации, отрицать того, что в определенный момент и при известном состоянии человечества скипетроносцы и меченосцы могли приносить какое-то количество пользы. Иные схватки требуют сходства между обоими противниками; дикости порой должно быть противопоставлено варварство. Случаи прогресса, навязанного насильно, действительно существуют. Цезарь хорош в Киммерии, а Александр — в Азии. Но и для Александра и для Цезаря вполне достаточно быть во втором ряду.

Достоверная история, история правдивая, история проверенная, которой отныне отдали на воспитание это царственное дитя — народ, отбросит всякий вымысел, откажется от снисходительности, будет логично классифицировать все явления, разбираться в глубоких причинах, философски и научно изучать периодические кризисы человечества и меньше считаться с великими ударами сабель, чем с великими сдвигами в области идей. В первую очередь она будет излагать факты просвещения. Пифагор будет событием более важным, чем Сезострис. Мы только что сказали, что герои, люди сумеречные, излучают все же на фоне мрака какой-то свет; но что значит завоеватель по сравнению с мудрецом? Что значит захват королевства по сравнению с просвещением разума? Завоеватели умов затмевают завоевателей провинций. Тот, кто пробуждает мысль, — вот истинный победитель. В будущей истории раб Эзоп и раб Плавт пойдут впереди королей, иной бродяга будет значить больше, чем какой-нибудь победитель, а иной актер больше, чем император. Чтобы подтвердить сказанное нами здесь фактами, заметим, что когда некая могучая личность ознаменовала собой интервал между падением латинского мира и расцветом мира готического, это, конечно, было полезно; когда другая могучая личность, явившаяся после первой, как ловкость после смелости, основала в форме католической монархии будущую всемирную группу наций и положила начало благотворным завоеваниям Европы в Африке, Азии и Америке, это было также полезно, но еще полезнее было создать «Божественную комедию» и «Гамлета»; к этим совершенным творениям не примешивается никакого злодеяния; они не отягощают цивилизацию пассивом раздавленных народов; и если учесть их результат — рост духовных сил человечества, то Данте окажется важнее Карла Великого, а Шекспир важнее Карла V.

Перед лицом истории, созданной по образцу абсолютной истины, эта посредственность, это бессознательное и грубое существо, non pluribus impar, [184] этот султан-солнце из Марли — не более как человек, предоставивший мыслителю, переодетому актером, необходимый ему приют и почти невольно ставший тем центром, вокруг которого сгруппировались идеи и лица, подготовившие появление философии Альцеста, — и Людовик XIV окажется слугой Мольера.

Поменявшись ролями, эти люди предстанут в истинном свете; обновленная историческая оптика упорядочит всю совокупность цивилизации, еще сегодня представляющуюся нам в виде хаоса; правильная перспектива, эта справедливость, осуществляемая геометрией, станет распоряжаться прошлым, выдвигая на передний план одно и отодвигая на задний план другое; обнаружатся подлинные размеры каждого; тиары и короны, надетые на карликов, будут вызывать только смех; глупые коленопреклонения исчезнут. Эти исправления положат начало праву.

Поскольку для великого судии, которым будем мы сами, Мы Все, мерилом станет отныне ясное понимание того, что абсолютно и что относительно, скидки и возмещения осуществятся сами собой. Моральное чувство, врожденное у человека, будет действовать безошибочно. Людям не придется больше задавать себе вопросы такого рода: почему чтим мы в Людовике XV вкупе со всем королевским величием тот поступок, за который Дешоффура сжигают на Гревской площади? Сан короля перестанет быть ложной моральной ценностью. Правильная оценка фактов утвердит человеческую совесть. Воссияет прекрасный свет, ласкающий глаза человечества, ясный, справедливый. Отныне между солнцем истины и человеческим разумом не будет никакого средостения облаков. Неуклонное восхождение добра, справедливости и красоты к зениту цивилизации.

Ничто не может избежать закона упрощения. Сама сила вещей заставляет распадаться и исчезать все материальное в фактах и людях. Мрачное не может быть прочным. Какова бы ни была масса, какова бы ни была глыба, всякая разновидность праха, — а материя есть не что иное как прах, — она в конце концов должна превратиться в прах. Идея грана, мельчайшей пылинки, содержится в слове гранит. Стало быть, распыление неизбежно. Всем этим гранитным глыбам — олигархии, аристократии, теократии — предстоит рассеяться по ветру на все четыре стороны. Нерушима только идея.

Ничто не вечно, кроме духа.

В этом бесконечном потоке света, что зовется цивилизацией, все постепенно становится проще и точнее. Утро властно проникает повсюду и по-хозяйски требует повиновения. Свет оказывает свое действие на все; под всепроницающим взглядом потомства, в сиянии девятнадцатого века многое проясняется, болезненные наросты отпадают, дутая слава меркнет, лавры присуждаются достойным. Если нужен пример, возьмите Моисея. У Моисея есть три славы: полководца, законодателя и поэта. Где ныне эти три человека, составлявшие Моисея? Где этот полководец? Во мраке, вместе с разбойниками и убийцами. Где этот законодатель? Среди хлама мертвых религий. Где этот поэт? Рядом с Эсхилом.

Дневной свет с непреодолимой силой выжигает все присущее ночи. Вот почему над нашими головами воссияло новое историческое небо. Вот почему появилась новая философия причин и следствий. Вот почему факты предстали в их новом значении.

Однако некоторые умы, честная тревога которых нам, впрочем, нравится, протестуют: «По-вашему, гении составляют династию, мы не признаем ее, так же как не признаем и никакой другой». Говорить так — значит ошибаться и бояться слова, тогда как суть его внушает полное доверие. Закон, не допускающий, чтобы у человечества были хозяева, требует, чтобы у него были вожди. Быть просвещенным и быть порабощенным — полная противоположность, Короли владеют вами, гении ведут вас за собой, — вот в чем разница. Между «homo sum» [185] и «государство — это я» такое же расстояние, как между братством и тиранией. Движение вперед требует указующего перста; экипаж корабля, восставший против кормчего, недалеко уплывет; неясно, какую выгоду получило бы человечество, если бы Христофора Колумба бросили в море. Слово «сюда» никогда не унижало того, кто ищет правильный путь. Ночью я признаю авторитет факелов. Впрочем, династия гениев не так уж обременительна; ее королевство — места изгнания Данте, ее дворец — темница Сервантеса, ее цивильный лист — нищенская сума Исайи, ее трон — гноище Иова, ее скипетр — посох Гомера.

Будем продолжать.

Человечеством больше не владеют; его ведут; вот с какой новой стороны предстают теперь перед нами факты.

Отныне история должна воспроизводить эту новую сторону фактов. Изменить прошедшее — вещь невероятная; но история сделает это. Посредством лжи? Нет, посредством правды. История была классной доской, теперь она будет зеркалом.

Это новое отражение прошлого изменит будущее.

Бывший вестфальский король, отличавшийся остроумием, однажды рассматривал на столе у одного нашего знакомого письменный прибор. Писатель, у которого был тогда Жером Бонапарт, привез из путешествия по Альпам, совершенного несколько лет назад вместе с Шарлем Нодье, резную чернильницу из стеатитового змеевика, купленную у охотников на серн на Ледяном море. Она-то и привлекла внимание Жерома Бонапарта. «Что это такое?» — спросил он. «Это моя чернильница, — ответил писатель. — Она из стеатита, — добавил он. — Полюбуйтесь природой, сделавшей из грязи и окиси этот прелестный зеленый камень». — «Я гораздо больше любуюсь людьми, — возразил Жером Бонапарт, — которые сделали из этого камня письменный прибор».