Обнаров - Наталья Троицкая

– Я сделала из тебя затворника. Ты почти две недели сидишь здесь, готовишь, моешь, стираешь, убираешь, присматриваешь за сыном и за мной, как за ребенком. Ты делаешь мне массажи, занимаешься со мной лечебной гимнастикой, готовишь соки, чистишь кедровые орехи, сочиняешь чаи на травах, и все время, решительно все время слушаешь бред перенесшей тяжелую психологическую травму женщины. Кажется, так это у психологов называется? Так не может продолжаться вечно!

Обнаров склонился, поцеловал жену в щеку, потом в уголок губ.

– Я так благодарен Богу, что он подарил мне тебя и Егора! Мне больше никто не нужен.

– Н-да… Да… Я знаю тебя. Без любимого дела в твоей голове начинают твориться очень нехорошие вещи.

Обнаров саркастически хмыкнул.

– Новость! Там никогда ничего путного не ночевало.

– Ты стал разговаривать во сне. Ты перед кем-то оправдываешься, кого-то просишь снизойти, кому-то жалуешься, что не нужен, кому-то доказываешь, что неправы.

– Серьезно?! Я снов не помню! – беззаботно резюмировал он.

– Мы оба видим проблему. Давай искать выход. Например, возьми домработницу. Я хочу вновь видеть тебя занятым и безмятежно спящим. Хороший мой, ну, что ты молчишь?

Обнаров потянул за кончик косынки.

– Таечка, давай снимем. Надоели платки.

Жена строго посмотрела на него.

– Мы все решим. Обещаю! Только… – он наморщил нос, заискивающе улыбнулся. – Пожалуйста, давай все же снимем этот платок!

Тая не ответила. Он осторожно снял с ее головы косынку, погладил жену по мягкому ежику волос.

– К лету волосы вновь будут длинными.

– Хотелось бы. Марта Федоровна не могла на меня сегодня смотреть. Сразу начинала плакать. Хотя я теперь выгляжу много лучше, чем при выписке из больницы! Ты меня откормил. Вес почти пришел в норму. Внешний вид вполне приличный. Только бледная очень, да мешки под глазами с синевой.

– Она просто на нервах. Переживает за нас.

– Как я устала чувствовать себя недочеловеком! Если бы ты знал…

Она обняла его за шею, уткнулась носом в плечо.

– Что ты, родная моя, что ты выдумала?

– Снисходительность, жалость убивают меня. Я не настолько беспомощна, чтобы лить надо мною слезы! «Ах, Таечка, тебе тяжело держать чашку! Я подам тебе трубочку для коктейлей». «Ой, милая! Как хорошо, что теперь есть памперсы. Кстати, для взрослых тоже есть памперсы. Можно купить тебе, чтобы лишний раз в туалет не вставать!» Это просто невыносимо! Наташа еще держалась, но твоя мама… Я даже Егора на руках держу, не опасаясь уронить, а они про чашку чая с памперсами! К сыну меня так и не подпустили…

Он погладил жену по спине, крепко обнял.

– Успокойся. Все будет хорошо. Сердобольных теток я выставил за дверь, едва позволили приличия. Я им еще сделаю внушения.– Может быть, я напрасно все это? Может быть, родным полагается быть сердобольными, может быть, это называется заботой? Может быть, это потому, что я росла как волчонок? Одна. Совсем. После бабушки, до тебя, меня никто не любил. Никто-никто! И я никого не любила. Не было ни заботы, ни ласки. Единственное движение навстречу, знакомое мне, это нападение. Это въелось в кровь. Вероятно, люди так не живут.

Она затихла, замерла.

– Нет… Нет. Нет! Нет!!! – поспешно сказал Обнаров. – Тая, только не слезы!

Ладонями он вытер ей глаза, щеки поцеловал.

– Все перемелется. Все войдет в нужное русло. Это просто день такой, злой…

– Утешаешь… Я для тебя второй ребенок. Я перестала быть для тебя женщиной.

– А по-моему, ты просто не понимаешь, насколько быстро ты восстанавливаешься, насколько сейчас хороша и привлекательна и как мне трудно сдерживать себя.

– Костя! – она прикрыла его рот рукой.

Он перехватил руку жены, поцеловал запястье, ладонь, потом шею, спереди возле ямочки и возле ушка. Он нежно привлек жену к себе, мягко поцеловал в губы.

– Завтра Новый год. Хочешь, я увезу тебя на «необитаемый остров»? Только ты, я и Егор. Хочешь?

Мириады озорных солнечных зайчиков резвились на белоснежных сугробах, то бросаясь друг от друга на утек, то собираясь в бесшабашный хоровод искрящихся крохотных радуг. Свет дразнил, свет манил, свет завораживал бриллиантовыми брызгами, свет пробуждал в душе что-то доброе, нежное, задавленное серыми угрюмыми городскими буднями. Свет стаей резвых белок несся наверх по снежным вензелям сосновых крон, заставляя серебряные шубы сосен искрить на солнце, переливаясь. Засыпанные снегом поля, сонный зимний лес, чистая, точно именно к Новому году умытая бездонная синь неба, хрустальный морозный воздух – все сегодня было особенным, с неуловимым оттенком сказки, в которой добро обязательно побеждает зло, желания исполняются, и все живут долго и счастливо.

По узкой, очевидно, поутру прочищенной дороге машина уверенно пробиралась к деревне.

– Таечка, красотища-то какая! Не то, что пропитанная смогом и реагентом Москва!

Обнаров со счастливой улыбкой посмотрел на жену, сидевшую рядом, с сыном на руках.

Она виновато улыбнулась в ответ, поправила сынишке шапочку.

– Как ты умудряешься не застрять на этой ужасной дороге?! И потом, я все думаю, как мы сквозь метровые сугробы к дому подъедем. Опять же, дом промерз насквозь. Когда еще нагреется… Вовлекла я тебя в эту авантюру, теперь каюсь.

– Не надо переживать. Это наше маленькое приключение.

– Костя, ты не злишься на меня?

– Я люблю тебя.

Не выпуская из виду дороги, он обнял жену, прижал к себе и поцеловал.

У околицы их встретил единственный в деревне рыжий пес по прозвищу Тишка, совершавший ежедневный обход владений, и увязался за машиной до самого дома, ожидая, как всегда, получить столичный гостинец.

Едва слышно прошелестев шинами по тщательно расчищенной дорожке к дому, автомобиль замер у самого крыльца.

– Так, я не понял. А где обещанное приключение?! – не скрывая недоумения, сказал Обнаров. – Кто снег-то разгреб? Не иначе, Галимские. Таечка, вы с Егором посидите, а я посмотрю, что в доме творится. Если отопление в порядке, трубы не разорвало, включу котелок, и в тепло, к Галимским, поедем. Я быстро.

– Костя, мы с тобой! У меня предчувствие какое-то странное.

Подхватив сына на руки, Тая решительно вышла из машины.

– Таечка, двери заперты. Какое предчувствие?! Успокойся. Сядь в машину. Замерзнешь, – говорил Обнаров, отпирая входную дверь.

Но жена не послушалась.

– Я с тобой! – упрямо повторила она.