Свирепый - Дж. Б. Солсбери

сильно она похожа на своего отца, когда делает это.

Я пожимаю плечами.

— Мне ее жаль. Стоит задуматься, чего она так отчаянно хочет, что готова разрушить дружбу или брак, чтобы получить это.

— Член, мам. Она жаждет члена.

— Хейван! — ругаю я.

Тэг взрывается смехом, и вскоре мы все смеемся.

— Мы не должны находить это смешным. Лия, может, и совершеннолетняя, но только едва. Дэррил Майклсон — больной ублюдок. Он видел, как Лия росла. Разве они не старые друзья семьи?

Мы продолжаем обмениваться городскими сплетнями, пока накрываем на стол. И едим на улице под розовеющим небом, пока солнце садится и воздух остывает. Жизнь хороша. У нас есть здоровье, друзья, вкусная еда и смех. И этого достаточно.

И я повторяю себе это каждый раз, когда начинаю скучать по Хейсу.

 

 

Я перевезла Хейван в ее комнату в общежитии два дня назад.

Прошло двадцать семь дней после Нью-Йорка.

Хотелось бы сказать, что я не считала дни. Хотела бы сказать, что была стойкой в своем пустом гнездышке. Но не могу сказать ни того, ни другого.

Теперь, когда Хейван больше нет рядом, мне не для кого быть сильной, кроме себя, и я плачу. Очень много. Восемнадцать лет копились слезы, и, похоже, конца этому не видно.

Лучшее, что я могу сделать, это отвлечься. Быть настолько занятой, насколько это возможно. Поэтому договариваюсь встретиться с Донной завтра за обедом, а вчера вечером Тэг принес мне ужин. Он обращается со мной как с инвалидом, что не так уж далеко от того, что я чувствую с уходом Хейван. Не то чтобы я кому-то об этом рассказывала.

Не Хейван должна делать меня счастливой. И не Тэг тоже.

Впервые в жизни решаю, что мне будет хорошо одной. Я делала это на протяжении всех девяти месяцев беременности. И могу сделать это снова.

 

 

ГЛАВА 33

Ванесса

 

Четыре дня я не плакала. И уже сбилась со счета, сколько прошло, с тех пор как мы вернулись из Нью-Йорка. Времена года меняются, и я поменяла футболки на свитера. Хейван нравится колледж. Она нашла работу в кофейне рядом с кампусом, и ей очень нравятся занятия.

Вчера вечером Тэг сказал мне, что познакомился с женщиной и подумывает пригласить ее на свидание. Он спросил, есть ли хоть какой-то шанс, что я передумаю насчет нас. Отчаявшаяся, одинокая часть меня хотела удержать его, но большая часть, та, что заботится о Тэге, выбрала честность.

Хейс Норт установил планку для любви.

Я никогда не буду относиться к Тэгу так, как отношусь к Хейсу.

И не соглашусь на меньшее.

Печальная реальность того, что я теряю своего самого близкого друга, скрашивается тем, что я могу отпустить Тэга. Позволить ему обрести ту любовь, которая, как я знаю, возможна.

Молния сверкает в окнах, за ней следует раскат грома, от которого сотрясаются стены. Дождь начался час назад и, по прогнозам синоптиков, продлится всю ночь. Застряв в доме без работы, я вынуждена считаться со своим последним событием.

У меня задержка.

Сначала я думала, что это все из-за стресса, связанного с Нью-Йорком и переездом Хейван. Две недели назад я не смогла вынести запах вина, а вчера вечером, когда Тэг ушел, меня вырвало после одного кусочка стейка.

Я беременна. По моим прикидкам, где-то около пяти недель. Я сделала тест, но в этом не было необходимости. Потому что чувствую это в своих костях. Особенно в бедрах, которые болят и расширяются на несколько месяцев раньше, чем это было с Хейван.

Я держу в руке телефон и думаю о том, чтобы позвонить Хейсу и покончить с признанием. Может, мне стоит сначала сходить к врачу? Или подождать до восьминедельного срока, на всякий случай.

Одно я знаю точно. Я не собираюсь повторять ошибок, которые совершила с Хейван. Хейс заслуживает того, чтобы сыграть свою роль в жизни этого ребенка.

Бросаю телефон на журнальный столик и хватаю пульт. Забравшись под одеяло, включаю телевизор и смотрю «Колесо фортуны». Что угодно, лишь бы отвлечься от своих мыслей.

Что подумает Хейван? Примет ли она идею о том, что брат или сестра младше ее на восемнадцать лет? Беспокоиться об этом сейчас — пустая трата времени. Если я беременна, пути назад нет.

— Еще одно перо в твоей шляпе, — отвечаю я на загадку «Колеса фортуны», пока участники на экране пытаются угадать.

Я бы все отдала, чтобы иметь возможность выпить что-нибудь покрепче ромашкового чая, но беременная, одинокая и подавленная, я пью травяной чай.

Звонит мобильный, и это Хейван.

— Привет, милая!

— Привет, я слышала, у вас сильный шторм. Ты в порядке?

— Я мама. Предполагается, что это я должна беспокоиться о тебе, а не наоборот.

Она вздыхает.

— Я знаю. Мне просто не нравится, что ты в этом доме совсем одна.

— Ты шутишь? — Я подтягиваю одеяло к шее. — Я в восторге. Могу ходить голой, смотреть по телевизору все, что захочу, и включать музыку так громко, как захочу. — Мои глаза наполняются слезами, но я сдерживаю их. — Это потрясающе!

Она смеется, купившись на мою фальшивую радость.

— Пожалуйста, скажи мне, что на самом деле ты не ходишь по дому голой.

— Я голая прямо сейчас.

— Хорошо, тогда оставайся в тепле и закрой шторы. Сплетни в маленьком городке распространяются быстро, и мне не нужно защищать новые нудистские наклонности моей мамы.

Я смеюсь, и, черт возьми, это приятно.

— Чем занимаешься?

— У меня перерыв на работе, и я услышала, как кто-то говорит о шторме в Колорадо-Спрингс. Наверное, мне стоит вернуться на кассу. У нас сейчас ажиотаж после учебной сессии.

Я хмурюсь, желая поговорить с ней подольше.

— Да, не стоит лишать этих детей из колледжа кофеина. Я люблю тебя, милая.

— Будь осторожна, мам.

— Обязательно.

Мы заканчиваем разговор, и я прижимаю телефон к груди, словно так могу удержать ее рядом. Это глупо и сентиментально. Вот и все, конец моей четырехдневной полосе без слез.

Слезы застилают мне глаза, и экран телевизора расплывается.

Потом он становится темным.

Как и весь остальной дом.

Я падаю на спину и стону. Электричества нет. Отлично.

Злясь, скидываю с себя одеяло и иду собирать свечи. Если здесь будет достаточно светло, я могла бы почитать или вязать. Роюсь в рождественских запасах и нахожу