Тайны Парижа. Том 1 - Понсон дю Террайль

— Отец… отец… — прошептал он, — неужели ты хочешь, чтобы я умер от счастья?

Полковник прижал сына к сердцу и сказал:

— Я тоже любил… я тоже страдал…

— О! Все же не так, как я, отец; это невозможно!

— Выслушай меня; я считаю, что три вещи очень сходны в этом мире: лошадь, женщина и игра. Необходимо, чтобы лошадь чувствовала шпору, иначе она не обращает внимания на ездока и вышибает его из седла. Женщина должна чувствовать превосходство, власть мужчины, или она сделает с ним то же, что лошадь с наездником. Игрок должен быть смел и идти напрямик к счастью, захватить его нахрапом, и тогда счастье будет улыбаться ему. Видишь ли, — продолжал полковник, — госпожа Сент-Люс одна из тех развращенных и порочных натур, которые могут быть или рабами, или тиранами. Она твой тиран, тиран неумолимый и бессердечный, потому что ты ее любишь и преклонялся перед нею, но она любила бы тебя, если бы ты третировал ее так, как этого заслуживают некоторые женщины.

Арман слушал отца с глубоким удивлением.

— Слушай дальше, — продолжал полковник, — я хочу через две недели увезти тебя отсюда к той женщине, которая похитила любовь моего сына; я хочу, чтобы она на коленях молила у тебя милости и прощения.

У Армана закружилась голова.

— Отец… — бормотал он. — Не обещай мне такого счастья… оно невозможно!

— Взгляни на меня, — вскричал полковник, — смотри прямо на своего отца. Веришь ли ты ему?

— Да.

— Ну, так твой отец дает тебе слово, что все будет так, как он сказал.

Арман вскрикнул и чуть не лишился чувств в объятиях полковника. Тот понял, что сильные волнения могут разбить этот нежный и хрупкий организм, и прибавил:

— Я уезжаю на несколько дней, дитя мое. Это путешествие я предпринимаю ради тебя, ради твоей любви… И клянусь, что она тебя полюбит.

— А тот! — прошептал Арман, вздрогнув от гнева при воспоминании о графе Степнове.

— Он… — сказал полковник. — Он умрет через две недели.

И, нежно обняв сына, полковник Леон ушел, оставив в сердце сына самую приятную из всех надежд — надежду вернуть любовь обожаемой и изменившей женщины.

Полковник был теперь вполне уверен, что Арман захочет жить и будет жить в ожидании того дня, когда к нему вернется баронесса Сент-Люс.

— Иов, — сказал он старому солдату, — поручаю тебе моего сына: следи за ним. Если с ним случится, Боже упаси, одно из тех несчастий, которые потребовали бы моего непременного присутствия, то беги к господину де Ласи и скажи ему только: меня зовут Иовом. Он все устроит.

Уехав из Шальо, полковник направился к Гонтрану.

Де Ласи после смерти Леоны овладело какое-то нравственное оцепенение. Он перестал противиться желаниям общества, организованного полковником, и сделался в руках его слепым орудием. Ему даже нравились сильные ощущения, испытываемые им во время дуэлей, сделавшихся для него явлениями заурядными, и он так мало дорожил жизнью, что чувствовал потребность рисковать ею.

— Дорогой маркиз, — сказал ему полковник, — смерть вашего кузена вернула вам наследство вашего дяди и его любовь. Отчего бы вам не съездить в Бретань и не навестить шевалье.

— Разве вам необходимо, чтобы я поехал туда? — спросил маркиз с равнодушием человека, готового на все.

— Да.

— Зачем?

— Я еще не знаю; но, вероятно, придется убить графа Степана Степнова, намеревающегося провести месяц у одного из соседей вашего дяди и баронессы Сент-Люс, у господина Керизу.

— Разве баронесса едет в Бретань?

— Она уезжает сегодня вечером, а я завтра.

— Вы?

— Да, я. Вот уже час, как я получил место главного управляющего баронессы под именем капитана Ламберта.

— Ловко сыграно, полковник!

— Ах! — прошептал последний. — Если бы вы знали, как разбито сердце моего мальчика. Эта пантера с розовыми ноготками истерзала его. Но она в моей власти! У этого чудовища есть в глубине сердца чувствительная струна. Эта женщина, безжалостная к своим рабам, питает глубокую и нежную привязанность. Вот тут-то я ее и поражу.

Полковник был великолепен в своем гневе, и де Ласи, знавший, что означают коварные комбинации этого человека, понял, что баронесса Сент-Люс уже всецело находится в его руках.

— Сначала я думал просить вас отправить графа Степана на тот свет в просеке Булонского леса; но, обдумав, я решил, что лучше начать с нее, поразить ее в привязанности, составляющей цель ее жизни, а затем уже безжалостно бросить окровавленный труп графа к ее ногам, как праздничный букет.

— Вы великолепны! — прошептал Гонтран.

— Слушайте, — прибавил полковник, — вы напишете вашему дяде и известите его о вашем визите; вы поедете после отъезда графа, но если сюда явится человек и скажет вам: «Меня зовут Иов», — то вы исполните все, о чем он вас попросит. Это солдат, воспитывающий моего сына.

— Отлично, — ответил Гонтран.

Полковник пожал ему руку и пошел готовиться к отъезду. На другой день рано утром он был уже в дороге, а через два дня в Керлоре.

XXXII

Неделю спустя после вступления в должность управителя Керлора мнимый капитан Ламберт уже познакомился с топографией окрестностей, нравами и обычаями жителей. Полковник понемногу ткал сеть той ужасной драмы, в которую задумал запутать госпожу Сент-Люс. Среди слуг, привезенных баронессой из Парижа, один обратил на себя внимание полковника своим сумрачным и суровым видом; он начал наблюдать за ним. Иногда, когда обе молодые женщины играли с ребенком, взгляд этого человека, полный ненависти, устремлялся на баронессу, и полковник поймал однажды этот взгляд.

Звали его Жаном; он занимал при баронессе должность камердинера, и она вполне доверяла ему.

«Или этот человек вероломен, — рассуждал полковник, — или он тоже замышляет отомстить баронессе. В таком случае он будет моим сообщником».

Жан был очень молчалив. Бретонец, уроженец Ванна, он походил на изгнанника в своей родной стране, настолько он был мрачен и печален. Он никогда не посещал соседей, и никогда не видали, чтобы он смеялся. Морщины на его лбу разглаживались только тогда, когда баронесса возвращалась в Париж; все говорили, что он ненавидит родину.

Каждый вечер, окончив свои обязанности, он потихоньку выходил из замка, поднимался по крутой тропинке и садился на скале, выступавшей над морем.

Полковник пошел однажды за ним. Была ночь. Океан бурлил и выбрасывал гальки на отлогий морской берег с пронзительным, все покрывающим собою шумом. Бретонец Жан уселся на верхушке скалы, как таможенный надсмотрщик на своем посту или ворон, выжидающий добычу.

Положив голову на руки и устремив глаза на воду океана, он, казалось, был погружен в грустные думы, как человек, сердце которого разбито.