Мои воспоминания. Под властью трех царей - Елизавета Алексеевна Нарышкина

Одним из ярких впечатлений этого лета была поездка в Шамуни[822] и горные экскурсии от этого пункта. Воздух на этих высотах до того живителен, что он как будто вас приподнимает, и не чувствуешь усталости. Ходишь весь день, опираясь на свой Alpenstok[823], по крутизнам, то вверх, то вниз, то спускаясь по узкой тропинке, высеченной в скале и носящей даже название — «Le Mauvais pas»[824]. Над зияющей голубой ледяной бездной, в которую жутко было бы посмотреть при неумолкаемом реве потоков, стремящихся бегущими друг за другом волнами мимо огромных неподвижных скал наподобие людских поколений, тоже стремительно бегущих мимо неподвижных безмолвных веков. В этой титанической пустыне, где я была большей частью одна с моим старым гидом, все условное, казалось, отпадало, и я чувствовала себя в близком общении с великой природой и, смею сказать, с Творцом стольких чудес. Трудно мне выразить радостное доброе чувство, меня охватившее, благодаря которому я легко и безбоязненно проходила по всем опасным местам. Я как-то раз сказала моему гиду, что у меня дома шестилетний мальчик, он мне ответил: «Ah! Madame a un petit garçon de six ans? Ah bien s’il est aussi dégourdi que sa maman, il doit être bien gentil!»[825] Признаюсь, комплимент его был мне приятен. Я ездила в Кирхберг[826] к принцессе Марии Максимилиановне. Это имение, принадлежавшее ее супругу принцу Вильгельму Баденскому, находится на самом берегу приветливого светло-голубого Констанцского озера[827]. Жили они в прекрасно устроенном здании давно упраздненного католического монастыря, носящего характер XV столетия и высеченного из старых серых камней. Другой монастырь, еще обширнее, находится в центре другого большого имения принца, Салеме[828]. Мы туда ездили; место очень живописно и внушительно. Вообще, около Констанцского озера сосредоточивалось в былые времена много аббатств и монастырей. Волна реформации рассеяла живущих в них монахов, но камни говорят о прежней жизни, так странно совмещающей страстное стремление к всемирному владычеству с самоумерщвлением исполняемых монашеских обетов. Княгиня Барятинская приехала на некоторое время. Она была живым членом нашего кружка и одинаково дружна с Марией Николаевной Зубовой и со мной. С ней мы ездили к княгине Витгенштейн[829] (ее belle-soeur) в ее виллу Монабри[830], недалеко от Уши[831]. Княгиня была по-прежнему великолепно хороша с высоким гордым станом и чудными черными глазами.

В один из моих приездов я встретила у нее M-me Craven, рожденную La Ferronays, женщину большого ума и автора некоторых интересных биографий и менее удачных романов, впрочем, прекрасно написанных. Она провела в России несколько лет своей первой молодости, так как отец ее был французским послом в Петербурге, и знала всех моих родных, дом Татьяны Борисовны был ей особенно знаком по дружбе, соединяющей ее отца с моей тетушкой; сама же она училась танцевать вместе с моим отцом и сказала мне, что она бы узнала меня по моему сходству с ним. Эти воспоминания сблизили нас с первого раза. Ее умный и тонкий разговор и общая наша любовь к литературе довершили мою симпатию к ней, уже давно зародившуюся при чтении семейной хроники, собранной ею и выпущенной в свет под заглавием: «Récits d’une Soeur»[832].

Мы решились оставаться еще зиму в Женеве для укрепления нашего здоровья и главным образом ввиду предстоящего отнятия от груди маленькой Веры, что было бы опасно совершить при переездах и переменах климата. Жизнь потекла в тех же рамках, но в ней образовался для меня новый элемент в лице княгини Горчаковой, которую в прошлом году мне приходилось видеть еще редко. Княгиня Агафоклея Николаевна была вдова князя Михаила Дмитриевича, главнокомандующего нашей армией во время Крымской войны. Выбрав Женеву своим постоянным местопребыванием, летом она уезжала в курорты Германии, где встречалась со своими дочерьми[833], из которых старшая[834] была замужем за генералом Столыпиным (мать нынешнего нашего премьер-министра[835]). Она меня полюбила так горячо и матерински, что я была тронута и от души платила ей тем же. M-r de La Harpe, племянник воспитателя Государя Александра Павловича[836], был ей другом и частым посетителем. Он был удивительно учен, особенно как знаток еврейского языка и литературы, и проводил все время за книгами и в великолепной библиотеке, занимавшей одну из главных зал его красивой виллы. Жена его была сестра известного префекта Парижа Гаусмана[837], перестроившего весь город во время Второй империи, но она не разделяла светских взглядов семьи ее брата, будучи строгой методисткой. Муж ее был кальвинист. Княгиня Горчакова приглашала меня по вечерам с ними, причем разговор был всегда на библейские темы, где ля-Гарп являлся специалистом и учителем. С кальвинистской доктриной предопределения я, конечно, не могла согласиться и горячо с ним спорила. Княгиня Горчакова, улыбаясь, говорила мне потом: «C’est à payer ses places de vous voir vous debattre aves lui — aves vos yeux noirs»[838]. Он даже раз обиделся и сказал, что мы должны остерегаться, чтобы не походить на тех женщин, о которых говорит апостол Павел в послании к Тимофею — всегда учащихся и никогда не могущих дойти до познания истины[839]. Мы видели других пасторов, некоторых из них очень умных, высокохристианских и широкообразованных, и я ездила с княгиней на их конференции. Эта атмосфера была для меня очень симпатичной, и я много работала сама по возбуждаемым вопросам и темам. В Женеву на короткое время приехал граф Алексей Павлович Бобринский (бывший министр путей сообщения). Я его мало знала, встречаясь с ним только в свете; он мне даже не нравился, так как я находила случайно слышанные его разговоры с некоторыми дамами не слишком корректными. Тут, к удивлению моему, он показался мне в новом виде. С ним сделалось полное превращение. Одно время, как он объяснял мне, он был полным атеистом, теперь же, под влиянием Редстока и Пашкова, он сделался убежденным христианином. Мне симпатично было его признание, что это новое направление привело его к пониманию учения нашей церкви и что он привязался к ней вследствие сделавшегося с ним религиозного переворота. Но, к сожалению моему, он не остался на этой точке; когда я с ним встретилась в Петербурге, он отделился уже мысленно от церкви и нравственно принадлежал к сектантству. Тогда мы были вполне единодушны. Мы проводили приятные вечера у княгини Горчаковой, после которых он провожал меня пешком до