Мои воспоминания. Под властью трех царей - Елизавета Алексеевна Нарышкина

настоящее время, за смертью своего старшего брата, он получил большое состояние вместе с титулом и фамилией графа Хрептовича, брата его матери. Кроме того, мы познакомились с некоторыми посетителями нашего морского прибрежья. Между французами были люди нашего общества, с которыми мне было приятно возобновить знакомство. Княгиня Горчакова приехала в Трувиль[858] вместе со своей дочерью Софией Михайловной Стааль, мужем последней (нашим послом в Англии) и дочерью Теклой, немного старше Киры, с которой мы уже познакомились в Женеве (теперь она замужем за графом Орловым-Давыдовым). Я застала мою милую княгиню утомленной шумом людного сборища в Трувиле и больной от изысканной и пряной отельной еды. Я их пригласила всех завтракать к себе. У меня была отличная кухарка, m-me Leroy, настоящая cordon bleu[859]. Княгиня была так довольна ее vol au vent[860] и прочими блюдами, что уверяла, будто мой завтрак ее вылечил, и ей так понравился вид нашей приморской колонии, что она тут же поручила зятю своему Егору Егоровичу Стааль переговорить с владельцем опустевшей на днях соседней виллы. Она была взята ими, и через день они сделались нашими ближайшими соседями. Я была очень рада. Княгиня относилась ко мне и к моим детям с нежностью матери, и я ее тоже искренно любила. Общество супругов Стааль с их умом, культурой, дипломатическим опытом было приятным элементом для обмена мыслей и разговоров на самые разнородные темы. Иногда я совершала с послом длинные прогулки пешком, а Кира и Текла весело бежали перед нами. Непосредственно за пляжем возвышается гора, поперек которой построено два ряда дач (наши в том числе), а на возвышенности открываются настоящие деревенские поля, луга и рощицы с пересекающимися красивыми тропинками, сбегающими по обрывам. Княгиня Горчакова уехала немного раньше нас. Она пришла ко мне в последний раз утром в день своего отъезда и со слезами на глазах простилась со мной, прибавив, что, по всей вероятности, не увидит уже меня на земле, так как я уезжала в Россию, а она возвращалась в Женеву, куда я вряд ли приеду. Действительно, это была наша последняя встреча. Она мне писала первые годы, но когда я заехала в Женеву тридцать лет спустя после памятного для меня пребывания нашего, добрая любящая меня княгиня уже давно покоилась сном вечным. С любовью и благодарностью вспоминаю о ней всегда. В вагоне, мчащем меня на мою родину, я размышляла о том, что вступаю в новую эру. Мне казалось, что я научилась наконец владеть собой и ясно определять ориентацию моей жизни; что период бурь и гроз кончился и что пора выйти из области фантазии и идеологии, чтобы облечь эти идеи в действительные формы. В этом настроении я возвратилась в Петербург в конце октября 1875 года.

ПОД ВЛАСТЬЮ ТРЕХ ЦАРЕЙ

I

Пребывание моих родителей в Вене и Париже. — Первые впечатления детства. — Графиня де Валанс. — Ее воспоминания о Французской революции. — Детский бал у мадам Рекамье и Шатобриана. — Княгиня Багратион. — Путешествие из Парижа в Петербург в сороковых годах. — Графиня Аппоньи. — Прибытие в Петербург. — Татьяна Потемкина — друг двух царей. — Поездка на лошадях в Москву. — Прибытие к дедушке. — Странный этикет в усадьбе Куракино. — «Le roi boit!»[861] — «Храм философии». — Крепостной оркестр и крепостной театр. — Придворная свита в миниатюре. — Путешествующий русский князь

Мои первые юношеские воспоминания приводят меня в Париж, куда мой отец, князь Алексей Куракин, был назначен на должность секретаря русского посольства. Уже несколько поколений семьи Куракиных проявили себя в дипломатии, так, например, Сен-Симон в своих мемуарах упоминал о князе Борисе Куракине, который был во времена царствования Людовика XIV послом Петра I в Париже[862]. Я росла с двумя братьями и сестрой, но из всех детей мои родители больше всего любили самого старшего — Бориса, появившегося на свет вскоре после смерти их первенца[863] и потому воспринимавшегося моими родителями как утешение, посланное небесами, за эту потерю. Вначале дипломатическая карьера привела моего отца в Вену, где и родились моя сестра Александра и брат Федор. В воспоминаниях родителей пребывание в австрийской столице осталось самой прекрасной и радостной порой их жизни. Матери тогда только исполнилось двадцать пять лет, и, благодаря своему обаянию, естественной грации и искренности, она быстро приобрела в венском обществе множество друзей. Кроме того, посланник в то время не был женат, и моя мать на всех официальных приемах исполняла функции жены посла. Из рассказов родителей я знаю, что в то время они поддерживали особенно тесные отношения с виконтом д’Арленкуром и с маршалом Мармоном, герцогом Рагузским. Как урожденная княжна Гoлицына, мать, естественно, везде имела доступ в самые аристократические круги общества. В 1842 году отца перевели в Париж на должность первого секретаря посольства; в то время я уже отчетливо вижу себя в нашей квартире на rue de Berri, расположенной неподалеку от русской церкви[864]. Над нами проживала графиня де Валанс, дочь мадам де Жанлис, прелестная пожилая дама, навещать которую для моей матери было особенным удовольствием. Мы, будучи детьми, часто и охотно играли с правнуком графини Бертраном де Комоном, а также с Матильдой и Женевьевой де л’Эгль[865]. В те дни нам нередко доводилось слушать рассказы пожилой дамы, погрузившейся в воспоминания, о ее заточении в Консьержери. Во время Великой революции графиня уже состояла в браке и многих дорогих ей людей видела идущими на гильотину; сама же она избежала казни только благодаря падению Робеспьера. Почти регулярно во время наших визитов у графини происходило забавное intermezzo[866]: за дверью раздавалось дребезжание разбивающегося фарфора, после чего мадам де Валанс кричала своему старому слуге: «Жак! Вы снова что-то разбили!» И каждый раз на этот упрек старик дрожащим голосом возражал с достоинством: «Кто ни за что не берется, тот ничего не разбивает, госпожа графиня». В то время меня как-то пригласили на детский бал к мадам Рекамье, который должен был состояться в l’Abbaye aux Bois. В день праздника парикмахер все утро заворачивал мне волосы в папильотки и обрабатывал их щипцами для завивки, потом с силой натянул на голову венок из влажных от росы примул. На мне было белое одеяние из валансьенских кружев, и я была горда, как королева, когда в l’Abbaye aux Bois мне позволили поехать в открытом экипаже. Когда я прибыла на место, меня представили пожилой даме и старому господину, пояснив, что