Морф - Анна Клименко

Он проснулся среди ночи, сел в кроватке и заплакал. До этого ему снился страшный сон, из всех углов спальни лезли страшные рыси, которых днем привезли в зверинец. Хаэлли плакал, но никто не подошел к нему, и тогда, собрав в кулак остатки мужества, он выбрался из резной кроватки, спустился на пол и пошел искать маму. Шел долго, шарахаясь от каждого скрипа, тихо обходя уродливые тени, лежащие в квадратах лунного света на полу. Потом Хаэлли понял, что заблудился окончательно в лабиринте родового дворца, он снова позвал маму, потом отца — но никто так и не пришел. Он уселся на теплый деревянный пол и заплакал, воображая себя маленьким и жалким червячком…

И никогда, даже спустя годы, он не забывал того страшного ощущения безысходности и беззащитности.

Сегодня оно вернулось. «Твою голову хочет получить Риальвэ». Хаэлли снова ощутил себя крошечным червячком, потерявшимся в темном лабиринте. Пожалуй, разница была лишь в том, что тогда, много лет назад, его, заплаканного, очень быстро разыскала кормилица и отнесла в спальню к матушке. Сегодня он остался совершенно один, лицом к лицу с неприглядной истиной, которая с треском рушила весь мир, тщательно выстроенный наставниками Дома.

Ведь эльфы — светлы в душе, им чужды алчность и злоба (а авашири они наоборот, очень даже свойственны). Ни один эльф не пожелает убить эльфа, а если вдруг пожелает, то сделает это в открытом и честном поединке. Это ведь авашири исподтишка травят друг друга, брат убивает брата, возжелав богатства его и женщин, а жена убивает мужа для того, чтобы соединиться с любовником. На вопрос — а зачем тогда в столице существует гильдия убийц — наставники отвечали, что это не более чем дань старинной традиции. И потом, у эльфов много врагов, те же авашири, не говоря уже об орках. Вот с ними-то и учат биться истинных убийц.

«Твою голову хочет получить Риальвэ, твой младший брат».

Он заказал гильдии убийц охотника Хаэлли, охотника, выросшего на циновке и не познавшего за свою жизнь ничего, кроме сражений с чудовищами. Хаэлли, выращенного в свете Дома (а к чему охотникам знать больше? Начнут задавать вопросы, а это уже излишне), Хаэлли, никогда не видавшего тех почестей, которыми окружили Риальвэ.

Просто Риальвэ было очень уютно жить во дворце, а отрава власти пустила корни слишком глубоко, чтобы от нее отказаться. Нет детей? Да провалится весь Род в Бездну! Но это же будет после меня, а пока что я жив, и правлю, и наслаждаюсь всем тем, что дает положение Старшего Рода.

Охр. Его собственный брат пожелал ему смерти. Эльф, чей облик подобен рассвету, или свету звезд. Честный и чистый, мать его, эльф.

…Хаэлли скрутил приступ тошноты, но желудок был пуст, и эльф, скрючившись, только сплюнул вязкую и горькую слюну под куст, а потом вдруг понял, что его бережно поддерживают под руку.

— Оставь, — он грубо освободился, но тут же пожалел об этом. Маленькое и вечно голодное умертвие не виновато в его, Хаэлли, бедах.

Ирбис отшатнулась, на ее худеньком личике отразился испуг, тут же сменившийся легким презрением.

— Прости, — пробормотал Хаэлли, — я не хотел тебя обижать.

— Не вопрос, — она пожала плечами, — может, передохнем?

— Нет!.. — он почти выкрикнул это в полный голос.

Он не хочет останавливаться, не хочет еще больше оттягивать время. Если раньше он еще раздумывал над возвращением в Великий лес, то теперь одна только эта мысль казалась отвратительной. Там больше нечего делать, там все такое же омерзительное и грязное, как в землях авашири. Лерий Аугустус оказался прав: люди ничем не отличаются от эльфов, а Барон Брикк… ничем не хуже его собственного брата. Все, что осталось — это уничтожить морфов и наконец уйти самому, чтобы дух Фиальвана наконец обрел покой.

Но он все же замедлил шаг, а потом и вовсе замер, прислушиваясь. Может быть, по следу уже идет следующий убийца? А может быть, даже двое? Трое? Во всем виноват этот дурацкий кодекс гильдии, или, может быть, их самоуверенность — почему-то охотник казался им легкой добычей…

— Давай остановимся ненадолго, — тяжело выдохнул эльф, — что-то я себя неважно чувствую.

— Да-а, лицо у тебя разве что только не позеленело, — прокомментировала леди Валле, — слушай, а тот эльф не мог в тебя каким-нибудь ядом попасть? Я вот пузырек подобрала, может, у него еще какой был про запас?

Хаэлли равнодушно покрути в пальцах маленькую скляницу с рубиновой жидкостью, вернул ее Ирбис.

— Хорошая вещь, если нужно быстро и легко умереть.

— Ну, мне она без толку, — девушка покачала головой, — я ее выброшу, если ты не против.

— Прибереги для своего лекаря, — буркнул Хаэлли, — может, ты его в таком виде застанешь, что яд станет для него лучшим выходом…

Ирбис поежилась и молча спрятала яд в залитый кровью карман. Проворчала, мол, давай костер разведем и чаю напьемся.

— В последний раз — можно, — вяло заметил Хаэлли. Ему уже не хотелось ничего, кроме полного и бесконечного забвения.

Ирбис развела огонь, установила котелок, плеснула туда воды из наполовину пустого бурдюка. Хаэлли разлегся на траве и стал ждать. Наверное, Ирбис была права: перед битвой нужно набраться сил. Но откуда их взять, если каждое мгновение тебя грызет страшное ощущение допущенной ошибки?

Он, Хаэлли, был слеп — но теперь прозрел.

Он не ходил по земле, а ветром стлался по небу. Потом ему безжалостно обрубили крылья, и пришлось спуститься вниз, туда, где истинная жизнь, а не пустота тренировочных залов Дома. А в истинной жизни все оказались равны — и люди, и эльфы.

— На, держи, — его пальцы автоматически сомкнулись на обжигающе-горячей кружке с травяным чаем.

Ирбис наполнила свою кружку и уселась неподалеку, бросая на него тревожные взгляды.

— Ты не хочешь мне сказать, что такого узнал у того эльфа? — осторожно спросила она.

Нет, он не хотел поделиться с ней своим горем. Если она узнает, это будет означать только одно — бесчестье ляжет на всех без исключения эльфов. Дети Великого леса должны всегда оставаться светлыми в глазах братьев младших.

— Хаэлли, — вдруг спросила девушка, — а ты… ты когда-нибудь любил кого-нибудь?

Глупый вопрос.

— Охотник не может себе этого позволить.

— А почему? — Ирбис не отставала, — разве любить — это плохо?

— Не знаю. Наверное, не плохо, но охотнику это не нужно. Это портит его.

— Не понимаю.

— Что здесь непонятного? — волной поднималось раздражение, — если охотник кого-то любит, его жизнь уже не принадлежит ему. Он будет думать о том, чтобы уцелеть в очередной битве, а это неправильно. Он будет думать о том, чтобы остаться в живых…. Но не из-за страха смерти, а из-за того, что его возлюбленная будет скорбеть. Любящий будет беречь себя для… объекта своей привязанности. Так понятно?