Лягушки - Владимир Орлов

Теперь Ковригин позволил себе спокойное и бездумное созерцание осенней жизни водяного потока. Движение воды, прибрежные запахи смолы, дегтя, обструганных плотогонами древесных стволов из верховий, скажем, Ветлуги всегда волновали его. И передвижения теплоходов, барж, буксиров и плотов с их звуками, гудками и даже рёвом палубной музыки были ему приятны. Всё на канале было, как прежде, как в детские яхромские годы Ковригина, вот только пыхтящие пароходы с брызгами от шлёпающих по воде плиц исчезли, да и, пожалуй, несомненную суету создавали теперь перед глазами Ковригина разных форм и разных нравов, нередко, можно предположить, тщеславных и наглых, катера и прогулочные яхты. Справа от Ковригина размещался затон известных яхтклубов, и из его горловины то и дело вылетали спесиво-громкие посудины. "А не хозяин ли одной из здешних яхт и заказал Дувакину прославление дирижабля?" — внезапная мысль нарушила созерцание Ковригина.

Если это так, подумал Ковригин, можно будет пошутить. И не только пошутить, но и подурачиться.

Весной он, по делу, просматривал один из томов "Памятников архитектуры Москвы" и в двух местах наткнулся на упоминание истории, ему неизвестной. Или смутно известной. А потом им и забытой.

В 1812 году в Москве создавали секретное оружие против воинства Наполеона. Прямо как в Германии в конце Второй мировой. И естественно, для создания оружия был призван (или сам явился с собственной идеей) немец, таинственный инженер фон Шмидт. Одолеть Бонапарта решили, возможно, с помощью воздушного шара. Изготовление фальшивых французских денег из вариантов секретного оружия Ковригин сразу же убрал, как дело неблагородное. В историю архитектуры Москвы секретное оружие попало из-за двух примечательных памятников. По одной версии, воздушный шар строили невдалеке от Симонова монастыря, в Тюфелевой, иначе — Тюхоловой Роще, на даче С. Бекетова, друга Н. М. Карамзина (там же имел дачу и сам Карамзин). По другой — воздушный шар создавали на Калужской дороге в усадьбе Воронцово (ею тогда владели Репнины), явившись в Москву, французы усадьбы сожгли. Что и где произошло тогда с воздушным шаром, было Ковригину неведомо. Из-за досужей игры ума Ковригину были интересны обе версии. С. Бекетову пришлось приобретать новую дачу, позже в народе её прозвали Канатчиковой. Мимо же перестроенной усадьбы Воронцово (в тридцатые годы прошлого столетия там что-то выращивал секретный совхоз НВКД) проходила теперь улица академика Пилюгина, сподвижника конструктора Королёва. Эко всё переплелось забавно. Секретное оружие немца фон Шмидта, Воздушный корабль Бонапарта, Канатчикова дача, таинственный совхоз и нынешние последователи Циолковского.

Впрочем, забавами ума Ковригин развлекался тогда недолго. Дня два.

Так. Постановил сейчас же Ковригин. Строили тогда — то ли в Тюфелевой Роще, то ли в усадьбе Воронцово — не просто воздушный шар, а дирижабль. Исходя из этой истины следовало напридумать какую-нибудь наукообразную чушь, оснастить её цитатами из несуществующих текстов, даже рисунки смутные предоставить (от тех же пороховниц!), и пожелание Дувакина удовлетворить.

Ковригин сидел увлечённый, предощущал удовольствие, в уверенности, что ему удастся сочинить нечто озорное и ему самому приятное.

Глядишь, и пьесу его о Марине Мнишек Петя Дувакин сможет обнародовать.

Стало быть, воодушевляла его и корысть?

Да! И корысть!

Да, и корысть! Но и ещё нечто…

При этом Ковригин подумал отчего-то не о Елене Хмелёвой, а о Натали Свиридовой и о своей студенческой блажи…

Но главное, уверил себя Ковригин, — в упоении розыгрышем, на который, если всё выйдет изящно, долго будут ссылаться и серьёзные исследователи, и сотворители завиральных гипотез. Канатчикова дача нашей жизни.

Ковригин встал, собрался сунуть старый мобильник в карман. И всё же решил проверить его живучесть. И отчего-то взволновался.

Позвонил с нового телефона на старый. И опять услышал:

— Пошёл в баню!

Рассердился. Но вынужден был, наконец, признать: старый мобильник не сдох, не разрядился, а, возможно, кто-то заботливый, доброхот какой-то, внес за него, за Ковригина, плату и продлил обречённому аппарату жизнь. Хотя не исключалось, что сделано это было из корысти или из неведомых Ковригину зловредных побуждений. Не без трепета Ковригин набрал номер синежтурского приобретения, но и из нового мобильника на него зарычали:

— Пошёл в баню!

А ведь и теперь Ковригин не произнес ни слова. Что же за беспардонный стервец поселился в потрохах его телефонов!? Ковригин в сердцах швырнул старый мобильный на камни и камнем же, завезённым для вымостки склона (известняком ли? ракушечником ли?), с замахом казнил обнаглевший телефон. Телефон взревел, застонал, задышал тяжело и скорбно. И будто бы испустил дыхание. Ковригину даже стало жалко техническое приспособление. Чувство вины возникло в нём. И то, что игрушка не раздробилась, не разлетелась на мелкие кусочки, а лежала лишь со вмятинами и покарёженным стеклом, отчасти успокоило его.

Предстояло отправить бедолагу в воду канала. Но разжалобивший себя Ковригин пожелал как бы проститься с телефоном, пожелал услышать пустынную и вежливую тишину в нём и поблагодарить за честные труды. А потом уж и швырять в набежавшую (от яхты "Дядя Стёпа Разин") волну. На этот раз Ковригин на всякий случай поспешил представиться. Назвался издателем Дувакиным. Телефон на камнях затрещал, и из него громко вырвался женский голос:

— Александра Андреевича дома нет. Но он скоро вернётся из бани. И будет срочно работать над эссе об истории Дирижабля. Умоляю, не мешайте ему.

— А вы кто? — строго спросил Ковригин.

В руке его нервно вздрагивал пучок ивовых розг. Не хватало ещё, что бы дама, осведомлённая об эссе про дирижабли, назвалась сейчас супругой Ковригина, Еленой Михайловной Хмелёвой! Вот чего убоялся Ковригин.

— Я женщина посторонняя, — услышал Ковригин, — проходила мимо…

— А вы случайно не литературный секретарь Александра Андреевича? — спросил Ковригин.

— Разве у Александра Андреевича есть литературный секретарь? — удивилась женщина. — Что вы!.. Я бы мечтала… Но это невозможно…

И тотчас участие в разговоре прекратила, одарив Ковригина долгими, будто прощальными гудками.

"Всё! — расстроился Ковригин. — Помилование отменяется!" И он пошагал вниз к булыжной оторочке канала. Метатель он был аховый, учебную гранату далеко не забрасывал, и сейчас коробочка мобильника улетела от него всего метров на двадцать. Пузыри подтвердили способность мобильника тонуть, в весенне-ручейковое судёнышко он не превратился, и Ковригин мог возвращаться в Москву. Но тут он вспомнил, что среди прочих желаний, подтолкнувших его к путешествию на платформу "Речник", было и такое.

Посмотреть, что делается на месте прибрежной стоянки дирижабля-ресторана "Чудеса в стратосфере", и углядеть, не бродит ли на пепелище какой-либо из известных ему персонажей. Нет, ничего не делалось… Впрочем, само пепелище исчезло, а бывшая стоянка была окружена свежим сетчатым забором, в центре её поставили нечто среднее между вигвамом и юртой, рядом же подставляла себя ветрам и глазам пешеходов с водоплавателями гибкая мачта со штандартом ресторана "Чудеса в стратосфере", слова эти обрамляли изображения дирижабля и птицы, надо полагать, Феникс. "А не попугай ли это из перервинской кельи патриарха Адриана? — подумал Ковригин. — И не связан ли он с царевной Софьей Алексеевной?" Однако Софья Алексеевна по прихоти издателя на время была удалена из игровой колоды, и Ковригину, обрадовав его, явилась мысль использовать перервинского попугая в эссе, да что — в эссе, в трактате о дирижаблях. Ужо вам!

А вот шестипалубный и погоревший адмиральский ресторан возрождался с прытью и усердием. На второй и третьей палубах оголодавшие уже обедали и занимались интеллектуальным совершенствованием со здешними гейшами и ундинами. А на четвёртой палубе радовал население транспарант: "Скоро! Скоро! Может, и завтра. Турнир по спортивному покеру! С участием кандидатов в мастера. По системе Хвостенко-Кустарова и по версии братьев Крючковых".

Любование Ковригина адмиральским рестораном было прервано заплывом одинокого спортсмена, судя по температуре воды — из моржей. Морж этот начал заплыв с северного берега канала, приблизившись к ленивой яхте, экипаж её, возможно, был отвлечён истомой, морж под яхту поднырнул и минуты через две оказался как раз напротив чудес стратосферы. Из деликатности или по причине классического образования через забор дирижабельной стоянки перемахивать не стал, а доставил себя к булыжникам берега чуть правее неё. Тогда Ковригину объяснилась странность манеры плавания моржа, работал тот лишь ногами, руки держал под водой. Когда, уже на суше, пловец выпрямился и принялся стряхивать с себя капли, Ковригин увидел, что в руках у него знакомая свирель. Да и шерстяной и меховой прикид спортсмена был Ковригину знаком.