Дорога в прошедшем времени - Вадим Бакатин

С трудом, за несколько сот метров, нашли, где припарковать машину. Прошел через проходную мимо выгоревших газонов и попал в иной мир. Прохлада, фонтанчики, цветочки… Суровая охрана, полные собственной значимости чиновники и посетители, которых сразу можно узнать по заискивающим физиономиям… С «Газпромом» не шутят.

Хозяин роскошного кабинета прост и искренен. Мы пьем в уютной комнатке ледяную водку и больше говорим, чем закусываем, утонув в воспоминаниях. Вспоминаем ЦК КПСС, сельскохозяйственные проблемы, крах перестройки… Да всего не перескажешь и не вспомнишь. Крупный партаппаратчик помаленьку приспособился к иной, не назову ее рыночной, системе. Его дружелюбие, контактность и организаторский талант оказались востребованными. Странно, но и здесь, в этом жестоком мире, он не потерял чувства товарищества, желания помочь старым друзьям и коллегам. И они, а точнее, мы не отказываемся от искушения попользоваться его возможностями.

Прощаясь, он проводит меня по своим апартаментам и с каким-то особым значением предлагает посмотреть небольшой зал для совещаний. Смотрит испытующе, как я среагирую…

На стене – большой, цековский, фотопортрет Ленина. Здесь, среди административной роскоши итальянского мрамора и шведской мебели, Ильич в простенькой деревянной рамочке смотрится неважно. Мне становится жаль его: знал бы, чем все кончилось… «Дело хозяйское, – говорю, – если нынешняя власть называет себя демократической, каждый волен вешать на стенку любую икону».

(У меня здесь нет комплексов. Нет проблем. Дело же не в том, чтобы портреты поменять… Шаг от Москвы шагните – везде Ленина встретите.)

Хозяин говорит: «Как-то доложили Рэму Вяхиреву о столь странном присутствии. Позвонил он мне: «Что это ты там Ленина держишь?» Отвечаю: «За пять лет ни разу пить-есть не попросил. Кому он мешает?» Засмеялся Вяхирев. «Нет, – говорит, – вопросов». А портрет этот я из Белого дома забрал после того, как Бэ эН нас, депутатов, оттуда танками выбил. С тех пор вот – глухой на одно ухо. И горжусь тем, что снова поднялся. Поднялся самостоятельно. А пенсию, которой купили депутатов расстрелянного Верховного Совета, получать отказался, как меня ни уговаривали. Между прочим, знаешь, какую пенсию им дали? Ни за что не угадаешь… В три раза больше твоей «генеральской»…»

В конце декабря 1991 года у меня была последняя встреча с Б.Н. Ельциным. Тогда он еще не в полной мере ощущал свое безграничное всевластие, не позволял себе уволить государственного чиновника с высокого поста, не побеседовав, не проявив внимания. После беловежского сговора, во время технической работы по ликвидации остатков союзных институтов, такое внимание было уделено и мне.

Пришел я в знакомое цековское здание на Старой площади. В приемной встретил Г. Бурбулиса. Почему-то он многозначительно улыбался. Похлопал меня по плечу, сказал, чтобы не волновался: все будет хорошо. Не помню, чтобы я волновался. Правда, травля со стороны «демократических чекистов» по поводу дерьмовой схемы жучков в недостроенном американском посольстве была в самом разгаре.

Президенту Ельцину, вместе с Горбачевым санкционировавшему эту абсолютно безвредную для России, по сути политическую, акцию, достаточно было в то время бровью повести, сказать два слова, чтобы прекратился этот шабаш. Но, видимо, это доставляло ему удовольствие, и он помалкивал.

Тем не менее в этот декабрьский день у меня состоялась с Б.Н. Ельциным весьма доброжелательная и продолжительная беседа. (Тогда Ельцин еще умел и мог быть обаятельным, корректным, подчеркнуто вежливым, располагающим к себе.) Он предложил мне любой пост в российском правительстве. Так и сказал: любой пост, хотя, конечно, он совсем не намеревался реализовывать это предложение. Он знал, что я откажусь. Я отказался. Честно сказал, что не готов морально. Считаю неприличным так вот сразу перескакивать из команды в команду. Он принял отказ и предложил мне поехать послом в «любую страну, кроме Франции и США». Я также отказался. Мне казалось недопустимым покидать Родину в это время. Я попросил Бориса Николаевича рассмотреть возможность использовать меня на работе в структурах создающегося СНГ. Он согласился. Мы по-доброму расстались.

Однако позже три мои попытки вернуться на государственную службу в исполнительные структуры власти Б.Н. Ельциным демонстративно игнорировались, как бы не замечались. «Бакатин?.. А кто это такой?..» – соизволил он как-то пошутить перед журналистами.

Бывший министр внутренних дел Латвии Бруно Штейнбрик рассказал мне, что слышал, как Б.Н. Ельцин в пьяной компании пообещал меня «по стеклу размазать». А.Н. Яковлев после беседы с Борисом Николаевичем пришел к выводу, что тот затаил на меня глубокую обиду и даже слушать обо мне ничего не желает. Он поставил крест на моем будущем.

Прямых указаний, наверное, он не давал, но в темных недрах «кремлевской администрации» должны и так все понимать. Установка была взята к исполнению и в соответствии с планом спокойно реализовывалась.

«Неустойчивый мартовский лед пешеходами изувечен»

Заря разгорается. В ее тусклом желтом свете проснулись три старых дерева. Три тополя. Алексей Архипович Леонов, который еще с детства мастерски владел карандашом, делает почеркушки на темы старого заводского района и скучает. Скучает в президиуме Кемеровской областной партийной конференции. Так было принято, приглашать скучать в президиум знаменитых земляков. Они поднимали авторитет партии, авторитет области. Так считалось. Авторитет Кузбассу Алексей Архипович поднял и опять заскучал, загрустил, но ненадолго. Вскоре он опять оживился и попросил партийное начальство съездить в город, поискать барак, в котором он жил после войны. Сопровождать Леонова, к моей радости, поручено было мне. Мы честно пропахали все намеченные квадраты пропитанной химическими отходами земли. Но барак не нашли. Все-таки Советы тоже кое-что делали для народа. Зато Алексей Архипович нашел три тополя. Три старых, больных дерева. Он долго стоял, приобняв их, и тихо что-то говорил. Когда-то майским весенним утром он сам их посадил. И был рад встретиться с ними вновь. Я тоже был рад. Наше землячество оказалось значительно глубже. Наши корни проросли в кузбасскую, лежащую на теплых угольных пластах землю.

Отец мой родился в Тисуле, а Леонов – в Тисульском районе. Можно считать, если смотреть из космоса, оба они родились на берегах озера Берчикуль.

Так называемый «ренегат» К. Каутский, один из выдающихся представителей европейской социал-демократии, еще в 1930 году в книге «Большевизм в тупике» высказал свой взгляд на «приватизацию»: