Однажды в Челябинске. Книга вторая - Петр Анатольевич Елизаров
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Мои предки меня не понимают.
– Все родители когда-то были молоды. Нам известно, что наступает после юности, а вы этого знать не можете. Поэтому поверь: мы понимаем, очень даже понимаем, – вот, кажется, еще один заблудший малец – его срочно надо переубедить, – но по-своему. Не надо игнорировать родителей, иначе потом будет поздно. Жизнь ведь так скоротечна.
– А что с твоим мостиком, Миша?
Тот молчал. Не знал, что ответить.
– Сегодня я понял, что на протяжении большей части жизни я целенаправленно пытался его разрушить. Но мой сын изо всех сил держал мостик. И вот пару часов назад я, кажется, решился обрубить его со своей стороны, но вовремя опомнился и тяну за последнюю ниточку, понимая, что на том конце уже отпустили. Все, что я делаю сейчас – только ради того, чтобы мостик не рухнул окончательно. Его держал сын. Если я опоздаю и не удержу, как и делал раньше, наплевав на все, то ничего уже нельзя будет обернуть вспять. Тогда-то никакого смысла нет в этой беготне, – в голове шумело, в груди немного сдавило, во рту будто в пустыне. – Есть, чем горло промочить?
Вадим растерялся:
– Они что-то оставили на заднем сиденье… Пиво.
– Алкоголь не буду, – отказал слесарь.
– Полегчает, может?
– Точно не полегчает. Я знаю, что говорю.
– Еще осталось немножко энергетика… безалкогольного.
– Давай, – Михаил Григорьевич осушил небольшую жестяную баночку и продолжил рассказ. – Мои слова о родителях, Вадим, ты запомни навсегда. И детям своим внуши. Лучше учись на чужих ошибках. Я вот не учился и наделал своих. А прозрел, когда завалил к чертовой бабушке все, что только можно. Да, я тот самый «типа папаша», которому было срать на свое дитя, свою жену и, как оказалось, свою жизнь. Она сейчас ни гроша не стоит. Знаешь, кто во всем виноват? С чего все началось? С бутылок, которые у тебя на заднем сиденье, на полках магазинов повсюду, в холодильниках россиян – да везде, куда ни сунься. Всюду все только и желают тебя споить – со многими прокатывает.
– Ну, скорее, виноваты те, кто ведется и колдырит, не просыхая, так что…
– Я своей вины не отрицаю нисколько. Я даже не заметил, как поддался. Начиналось-то все невинно: с проблем на работе, с безнадеги, из-за дефицита, смертей близких, болячек, порождающих боль… и от алкоголя, который ее глушил, впоследствии прибавив этих самых болячек. Разовые акции переросли в привычку, а привычка – в систему, отступать от которой подобно смерти. Ни о чем не думаешь, ничего не замечаешь – так все вокруг и приходит в негодность. А ты все лежишь и не просыхаешь. В периоды просветления трудишься, не поднимая головы, суетишься, ищешь, чем бы себя занять, чтобы прийти и мигом спать завалиться. Силенок быстро поубавилось. Так или иначе, все возвращалось к изначальной точке – к бутылке. И не было видно ни конца ни края этому ужасу. Сколько ж миновало лет – хата обветшала, мы постарели, сын уже взрослый, сбережений никаких, плоть как дуршлаг. Одно лишь поменялось – всегда и везде дико хочется пить. Жажда нескончаемая, соблазнительная. Лекарства от нее продаются на каждом шагу: открыто или из-под полы. Величайший обман. А ведь в самом начале я легко мог остановиться, соскочить. Глядишь, все пошло бы по-другому. И сейчас я не жалел бы себя и не гонялся бы за сыном, который всей душой меня ненавидит. Моя родительская любовь к нему, словно дым, что не поймать руками. И он это понял. Я все эти годы не ценил его усилий… не уважал его, пока не потерял. Не считался с ним, нанес ему много боли и обид. Жизнь ему испортил. Но не отпускаю его, ибо он наш единственный луч света – мы только ради него и можем продолжать бороться с нашими привычками, понимаешь? Мы никто без него. Он – наша последняя надежда. А как мы вели себя… На что он смотрел… Мой мальчик…
Михаил Григорьевич словно видел перед собой Андрея и обращался к нему, не замечая Вадика. Водиле стало не по себе – как уж тут не поверить: у мужика горе, и он кается. Однако сказанное далее, по мнению Вадима, практически обнуляет шансы на прощение и исцеление изрезанной язвами души мужика.
– Мне так стыдно перед тобой. Я слабак, я поддался… Прости, сынок… За то, как я подверг твою жизнь опасности впервые, когда упился до чертиков… Мне до конца жизни будет сниться в кошмарах тот день, ведь вместо тебя это нужно было проделать со мной. Я заслужил. Ты тогда маленький был, не старше пяти лет. Тогда поступали лишь первые плохие звоночки. Я сидел на кухне и пил с какими-то мудаками по-черному – они сейчас в могиле все. Я думал, что это лишь временная забава… для успокоения. В тот день я интересовался исключительно попойкой, а никак не тобой. Ты мирно играл в другой комнате, пока взрослые ломали себе жизни на кухне. Помнится, мы повздорили сильно: браниться стали, кричали, бросались друг на друга. Не помню толком, из-за чего схлестнулись… А ты впечатлительный был, испугался и заплакал… громко-прегромко. И что сделал твой изверг-отец?! Нет, не побежал тебя успокаивать – от запаха перегара ты бы точно задохнулся. Я же захотел показать, кто в доме хозяин. Будто бес в меня вселился и увидел в тебе помеху – я не отдавал себе отчета… До сих пор стынет кровь в жилах от тех минут… Я залетел в комнату и отвесил тебе такую пощечину, что ты чуть на месте не перекувыркнулся. Клянусь, я не хотел. Ты заревел еще сильнее – меня это донимало, слушать этот вой было невыносимо. Откуда у такой тряпки, как я,
