Однажды в Челябинске. Книга вторая - Петр Анатольевич Елизаров

так, мужики. Сейчас мы вместе со всем разберемся, – Илья огляделся по сторонам, не отпуская рук от Глеба.

– Слушай, мы… – пытался объясниться теперь уже Виталя, понимая масштаб проблемы.

– Мне все ясно, – опытный адвокат уже прочитал всю ситуацию без лишних пояснений.

– Остается одно – ствол уволок тот, который Андрей, – рассуждал капитан. – Надо же, жертвой прикинулся, науськал нас, паршивец. Поймаю засранца. Вероятно, он и стрелял.

– Слышь, молодой! – Илья позвал Виталика. – Там в траве не твой ствол? – Илья соображал в тысячу раз быстрее полицейских.

Стажер незамедлительно кинулся в указанном направлении, схватил свой пистолет и проверил магазин.

– Всего одной пули не хватает, – сказал Виталя. Ее сейчас как раз достают из ноги Руслана. – Ты постарался, говнюк! – он обратился к Глебу.

– Кто тогда стрелял?! – спросил капитан.

– Кто-то другой, – ответил Виталий.

Илюха усмехнулся:

– Вы поразительно догадливы, господа полицейские, – на него сию же минуту обрушились подозрительные взгляды. Илья отреагировал. – Можете меня обыскать. А если вы считаете, что я действительно способен выстрелить в пацана, а потом пытаться его спасти, то вы глубоко заблуждаетесь. Да и выстрел мы услышали все втроем, если только меня не клонировали.

– Благодарим вас за содействие, – выцедил сквозь зубы Барзило, взявший на заметку мысль о необходимости обыскать каждый сантиметр в округе.

Глеб не мог им сообщить ничего дельного, поскольку сам не понимал, как схлопотал пулю.

За деревьями послышался вой кареты скорой помощи. Стажер метнулся, чтобы подать сигнал медикам.

– Все равно этот Андрей причастен, – сложил руки на груди капитан.

– Кто же тогда вызвал скорую? Точно не вы, – заметил Илья.

Андрюха в свое время не показался Илье совсем уж пропащим пацаном – скорее, отчаянным. Однако в голове адвоката складывалась неутешительная картинка всех событий, в которых замешан Андрей. С некоторой долей вероятности он мог разобраться с Глебом, который его терроризировал. Илья впервые в жизни хотел ошибиться: он верил в то, что пацан последовал совету адвоката-семьянина. На первый взгляд ранение Глеба напоминает именно пулевое, а не ножевое – вряд ли травмат, что был у Андрея, способен на такой урон. Если менты свой ствол прошляпили и уверены, что никто здесь из него не стрелял, ситуация становится запутаннее. Ну что за проклятая ночь?

– Что, он сам в себя выстрелил? – предположил Илья.

Барзило, сложив руки на груди, сурово произнес:

– Разберемся.

На полянке показались фельдшеры неотложки.

История тридцать седьмая. «Пистолет, бита и мостик»

Добраться до дома стало той еще нелегкой задачкой, но Михаил Григорьевич зарядился годовым запасом целеустремленности, поэтому обратная дорога далась ему просто. Дома он ожидал увидеть жену и сына – даже если все спят, он планировал разбудить домочадцев и крепко их обнять. В кой-то веке объявился дома трезвый (почти) и с кристально чистыми помыслами, что стало бы началом новой жизни.

Однако случилось на манер «ожидание – реальность»: дома никого. Пошарпанные стены, скрипучие засаленные двери, местами прогнивший пол, прохудившиеся оконные рамы – ничто не внушает оптимизма. Глава семейства решил подождать. Он пообещал себе, что в лепешку разобьется, но не допустит плачевного исхода для жены и единственного ребенка. Вскоре вспомнил, что жена сегодня в ночную: сначала на автовокзале до самого позднего автобуса, а после уборщицей в офисном центре. Долги нужно отдавать, а уже потом кормиться. Сын сейчас наверняка на скупке – зловещее место, считал папаша. «Да уж, – подумал он. – Можно ли назвать такое нормальной работой? Хотя… кто бы говорил…»

Уставший слесарь подошел к раковине, чтобы налить себе воды в стакан, как обратил внимание на лежащие в мусорной корзине обрывки слегка пожелтевшей бумаги, на которых виднеется почерк сына. Михаил Григорьевич достал их из мусора и уселся за круглый кухонный стол с липкой клеенкой вместо скатерти, взял зажатую между пепельницей и сахарницей пачку сигарет, закурил. Положив перед собой четыре ровно разорванных и исписанных с обеих сторон кусочка альбомного листа, он поначалу думал, что не обнаружит в них ничего особенного – наверняка сынок писал что-нибудь по учебе. Но первые же слова говорили об обратном:

«Дорогие мои родители! Не знаю, к чему этот романтизм – вряд ли вы найдете и прочтете мою записку. Если последнее все-таки произойдет, вы, может быть, сразу осознаете весь тот вред, который вы нанесли мне и в первую очередь себе. Хотя о нем вы и так в курсе. Все эти годы я, стискивая зубы, упорно пытался не замечать того, что с вами происходит непоправимое и безвозвратное. Вначале это настораживало, а после и вовсе стало пугать, задевать до глубины души. Я делал все, чтобы огородить вас от пагубной зависимости. Но вы не слушали меня, отгоняли и бранили. Плевали на мое мнение и мои чувства. Когда же дело дошло до точки невозврата, я, чувствуя некую ответственность за родителей и в полной мере выполняя все обязанности любящего и заботливого сына, пытался сделать из вас людей. Вы даже представить себе не можете, каких тягот и лишений мне это стоило. В ответ я получал одни маты, плевки, тумаки. То были всего лишь цветочки. Я не отчаивался, делая все, лишь бы вас не одолели присущие алкоголикам болезни: чтобы вы не задохнулись, не захлебнулись, не поубивали друг друга. Я не считаю бесконечные уборки, поиск заначек, выпроваживание собутыльников, визиты в обезьянник и поиски ваших тел по окрестным пивнушкам и ночлежкам. Я насмотрелся столько, что стал не по возрасту старше. Поскольку вместо обыкновенных подростковых забав, я только и делал, что пахал, взвалив на себя функции кормильца семьи. Старался терпеть и держаться, до последнего надеясь, что все образуется, что мы наверстаем упущенное. Какое же блаженство видеть вас такими, какими вы были прежде. Ради возвращения моих детских воспоминаний мне стоило жить и трудиться… приводить вас в чувство… изо дня в день. Без понятия, как я еще не свихнулся. Но прогресса не было, вернуть воспоминания становилось все труднее. А как вас окончательно не поперли с работы – секрет для меня. Тем не менее я не железный. Миновало предостаточно времени – необходимо принять твердое решение. И я его принял. Осознал, что так более продолжаться не может. Мне уже много лет. Благодаря вам, у меня достаточно опыта, чтобы принимать решения и самостоятельно их реализовывать, какими бы тяжелыми они ни были. Я еще не разучился видеть красоту в непролазной и серой повседневности…»

Отец Андрея заметил, что буквы в письме стали расплываться – это слезы застилают его глаза. В некоторых местах чернила