Оно. Том 2. Воссоединение - Кинг Стивен

Она дернулась, будто ее уличили в чем-то предосудительном, и, конечно же, первой в голове сверкнула виноватая мысль: «Как он узнал? Не может он этого знать!» – но тут же она рассердилась на себя (и на него) за подобные чувства. Улыбнулась ему.

– Как мы сегодня себя чувствуем, Эдди?

Да, она отреагировала правильно. Кто-то, какая-нибудь девица, добровольно выполняющая обязанности медсестры, или даже вчерашняя некомпетентная и враждебная медсестра, сболтнул лишнее. Кто-то.

– Как мы себя чувствуем? – спросила снова, когда Эдди не ответил. Подумала, что он ее не услышал. Ни в одной из медицинских книг и журналов она не читала, что перелом руки может отразиться на слухе, но предположила, что такое возможно, возможно все.

Эдди по-прежнему ей не отвечал.

Она приблизилась к кровати, ненавидя себя за нарастающую нерешительность, даже робость, не доверяя этому чувству, потому что никогда раньше не испытывала ни нерешительности, ни робости в отношениях с Эдди. Ощущала она и злость, но это чувство только нарождалось. Да какое право имел он приводить ее в такое состояние, после того, сколько она для него сделала, стольким пожертвовала ради него.

– Я говорила с доктором Хэндором, он уверяет, что ты будешь совершенно здоров, – бодро затараторила Соня, садясь на стоящий у кровати деревянный стул с прямой спинкой. – Разумеется, если возникнет самая незначительная проблема, мы поедем к специалисту в Портленд. В Бостон, если потребуется. – Она улыбнулась, будто облагодетельствовав его.

Эдди в ответ не улыбнулся. И продолжал молчать.

– Эдди, ты меня слышишь?

– Ты прогнала моих друзей, – повторил он.

– Да, – ответила она, перестав притворяться, но больше ничего не сказала. В молчанку могли играть двое. Просто смотрела на него и улыбалась.

Но случилось странное; ужасное, если на то пошло. Глаза Эдди… начали каким-то образом увеличиваться в размерах. Серые крапинки на его радужках вроде бы задвигались, как бегущие грозовые облака. И внезапно она поняла, что он не обижен на нее, не дуется или что-то из этой оперы. Он в ярости… и вот тут Соня испугалась, почувствовав, что в палате в этот момент находится нечто большее, чем ее сын. Она опустила глаза, раскрыла сумочку, начала рыться в ней в поисках бумажной салфетки.

– Да, я их прогнала. – Она обнаружила, что голос у нее остается ровным и достаточно уверенным… если ей нет необходимости смотреть на сына. – У тебя серьезная травма, Эдди. Пока тебе не нужны никакие посетители, кроме твоей мамочки, и тем более тебе не нужны такие посетители. Если бы не они, ты бы сейчас сидел дома и смотрел телевизор или строил в гараже автомобиль для Мыльничной гонки 109.

Эдди мечтал построить гоночный автомобиль и отправиться с ним в Бангор. Призом для победителя служила полностью оплаченная поездка в Акрон, штат Огайо, на Национальное мыльничное дерби. Соня не рубила под корень эту мечту, пока ей казалось, что создание гоночного автомобиля из ящиков для апельсинов и колес от детского возка «Чу-Чу флайер» 110 остается только мечтой. Конечно же, она никогда не позволила бы Эдди рисковать жизнью, участвуя в гонке на таком опасном транспортном средстве, ни в Дерри, ни в Бангоре, ни – особенно – в Акроне, куда, как сообщил Эдди, добираться пришлось бы на самолете, а там его ждал самоубийственный спуск по крутому склону в поставленном на колеса и лишенном тормозов ящике из-под апельсинов. Но, как часто говорила мать Сони, меньше знаешь – крепче спишь (ее мать также придерживалась и другого принципа – скажи всю правду и посрами дьявола, – однако когда дело доходило до поговорок или афоризмов, Соню, как и большинство людей, отличала удивительная избирательность).

– Руку мне сломали не мои друзья, – говорил Эдди все тем же бесстрастным голосом. – Я рассказал об этом доктору Хэндору вчера вечером, а сегодня утром мистеру Неллу, который приходил ко мне. Руку мне сломал Генри Бауэрс. С ним были и другие парни, но сделал это Генри. Если б со мной были мои друзья, этого бы не случилось. А случилось только потому, что я был один.

Тут Соне вспомнились слова миссис Ван Претт о том, что с друзьями ребенок в большей безопасности, и злость вернулась прыжком тигра. Она вскинула голову.

– Это не имеет значения, и ты это знаешь. Что с тобой, Эдди? Ты думаешь, твоя мать вчера с дуба рухнула? Так ты думаешь? Я прекрасно знаю, что руку тебе сломал Генри Бауэрс. Ирландский коп, о котором ты говоришь, заходил и к нам в дом. Этот большой мальчик сломал тебе руку, потому что ты и твои «друзья» чем-то его разозлили. А теперь подумай, что бы было, если бы ты послушал меня и с самого начала держался от них подальше?

– Я думаю, тогда случилось бы нечто гораздо худшее, – ответил Эдди.

– Эдди, ты, конечно, шутишь.

– Я говорю серьезно. – И она почувствовала силу, идущую из него, идущую от него, накатывающую волнами. – Билл и остальные мои друзья вернутся, мама. Это я точно знаю. И когда они вернутся, ты не будешь их останавливать. Ты не скажешь им ни слова. Они мои друзья, и ты не лишишь меня друзей только потому, что боишься одиночества.

Она уставилась на него, словно громом пораженная, в ужасе. Слезы наполнили глаза и потекли по щекам, впитываясь в пудру.

– Вот как ты, значит, говоришь с родной матерью, – вымолвила она сквозь рыдания. – Может, именно так твои «друзья» говорят со своими родителями. Наверное, этому ты научился от них.

Плача, она чувствовала себя спокойнее. Обычно, если она начинала плакать, плакал и Эдди. Кто-то мог бы сказать – запрещенный прием, но, если речь шла о спасении ее сына, годились любые средства. Так она, во всяком случае, думала.

Она подняла голову, слезы струились из глаз, она чувствовала себя неописуемо несчастной, обездоленной, преданной… и уверенной. Эдди, полагала она, не устоит против такого потока слез и горя. Эта холодная решимость уйдет с его лица. Может, он начнет хватать ртом воздух и в дыхании появится свист, и это будет знак, это всегда служило знаком, что борьба окончена и она одержала очередную победу… ради него, разумеется. Всегда ради него.

Ее ждало потрясение – выражение его лица осталось прежним, более того, решимости только прибавилось, и рыдания разом оборвались. На его лице читалась и печаль, а это пугало еще больше: Соня осознала, что в какой-то степени печаль эта взрослая, а от одной мысли об Эдди как о взрослом в голове начинала панически трепыхаться маленькая птичка. Такое случалось редко, лишь когда она задумывалась, а что будет с ней, если Эдди не захочет поступать в бизнес-колледж, который находился в Дерри, или в университет Мэна в Ороно, или в частный университет Хассона в Бангоре, откуда мог каждый день возвращаться домой после занятий, что будет, если он встретит девушку, влюбится, захочет жениться. «И что будет со мной при таком раскладе? – кричала паникующая птичка, когда Соню посещали эти странные кошмарные мысли. – Какое место уготовано мне в такой жизни? Я люблю тебя, Эдди! Я люблю тебя! Я забочусь о тебе и люблю тебя! Ты не умеешь готовить, менять постельное белье, стирать майки и трусы! Да и зачем тебе? Я знаю, что, как и когда надо делать! Я знаю, потому что люблю тебя».

И он сказал то же самое:

– Мама, я люблю тебя. Но я люблю и моих друзей. Я думаю… я думаю, ты заставляешь себя плакать.

– Эдди, ты причиняешь мне такую боль, – прошептала она, и новые слезы, от которых бледное лицо Эдди двоилось и троилось, покатились по щекам. И если несколькими мгновениями раньше слезы лились намеренные, то теперь их сменили настоящие. Характер, надо отметить, у Сони был крепкий: похоронив мужа, она не сломалась, нашла работу на сжимающемся рынке труда, что было непросто, воспитывала сына и, когда возникала такая необходимость, боролась за него. И по-настоящему, без всякого расчета, сейчас она плакала, пожалуй, впервые с тех пор, как пятилетний Эдди тяжело болел бронхитом и она пребывала в полной уверенности, что Эдди умрет, когда он лежал на ложе боли, пылая от высокой температуры, кашляя и задыхаясь. Теперь причиной слез служило это ужасно взрослое, в чем-то чужое выражение его лица. Она боялась за Эдди, но так же, в каком-то смысле, боялась его самого, боялась ауры, которая, казалось, окружала сына… и чего-то от нее требовала.