Оно. Том 2. Воссоединение - Кинг Стивен

Видение птиц, сотен и тысяч, спускающихся на коньки крыш, на телефонные провода, на телевизионные антенны, вновь прерывает ее мысли.

– Ядовитый плющ, – говорит она вслух.

– Ч-ч-что? – переспрашивает Билл.

– Что-то насчет ядовитого плюща, – медленно отвечает она, глядя на него. – Но дело не в нем. Меня словно обожгло ядовитым плющом. Майк?..

– Не важно, – говорит Майк. – Все придет. Расскажи нам, что ты помнишь, Беверли.

«Я помню синие шорты, – могла бы она сказать им, – и как сильно они выцвели, и как плотно обтягивали бедра и зад. В одном кармане у меня лежала полупустая пачка «Лаки страйк», в другом – «Яблочко».

– Ты помнишь «Яблочко»? – спрашивает она Ричи, но кивают они все.

– Билл дал рогатку мне, – говорит она. – Я не хотела ее брать, но… он… – Она улыбается Биллу, немного игриво. – Большому Биллу сказать «нет» никто не мог, и все дела. Я ее взяла, и потому в тот день пошла в Пустошь одна. Чтобы попрактиковаться. Я все еще не знала, хватит ли мне духа воспользоваться ею, когда возникнет необходимость. Да только… я воспользовалась ею в тот день. Пришлось. Я убила одного из них… одну часть Оно. Это было ужасно. Даже теперь мне трудно думать об этом. И один из других добрался до меня. Смотрите.

Она поднимает руку и поворачивает так, что все могут видеть сморщенный шрам в верхней части предплечья, у самого локтя. Это красный круг диаметром с гаванскую сигару, и впечатление такое, будто кто-то приложил ее к коже Беверли. Он чуть заглублен, и от одного взгляда на него по спине Майка бежит холодок. Это еще одна часть истории, вроде задушевной беседы Эдди против его воли с мистером Кином. Майк о ней подозревал, но никогда не слышал.

– В одном ты был прав, Ричи, – продолжает Беверли. – «Яблочко» оказалось смертоносным оружием. Я его боялась, но в каком-то смысле и полюбила его.

Ричи смеется и хлопает ее по спине.

– Черт, я знал это и тогда, глупая юбка.

– Знал? Правда?

– Да, правда, – кивает он. – Что-то такое читалось в твоих глазах, Беверли.

– Я хочу сказать, выглядела рогатка как игрушка, но была настоящим оружием. Пробивала реальные дыры.

– И в тот день ты пробила в чем-то дыру, – мурлычет Бен.

Беверли кивает.

– Так Патрика…

– Нет, господи, нет! – восклицает Беверли. – Я о другом… подождите. – Она вдавливает окурок в пепельницу, несколько раз прикладывается к стакану, но пьет маленькими глоточками, пытаясь взять себя в руки. Наконец ей это удается. Ну… не совсем. И у нее создается ощущение, что это все, чего она может добиться в этот вечер. – Знаете, я каталась на роликах. Упала, сильно ободрала ногу. Тогда решила, что пойду в Пустошь и потренируюсь в стрельбе из рогатки. Сначала направилась к клубному дому, чтобы посмотреть, нет ли там кого из вас. Никого не нашла. Только запах дыма. Вы помните, как долго в клубном доме пахло дымом?

Они кивают, улыбаясь.

– Нам так и не удалось избавиться от этого запаха, так? – спрашивает Бен.

– Потом я двинулась к свалке, – говорит Беверли, – потому что именно там мы проводили… пристрелки, кажется, так мы их называли, я знала, что на свалке много такого, по чему можно пострелять. В том числе и крысы, знаете ли. – Она замолкает. Лоб блестит пленочкой пота. – Вот по кому я действительно хотела стрелять. По кому-то живому. Не по чайкам – я знала, что чайку мне не подстрелить, – а вот крысу… я хотела посмотреть, получится ли. Хорошо хоть, что я подошла к свалке со стороны Канзас-стрит, а не от Олд-Кейп, потому что от железнодорожной насыпи там открытое пространство. Они бы меня увидели, и одному Богу известно, чем бы все закончилось.

– Кто бы те-ебя у-увидел?

– Они, – отвечает Беверли. – Генри Бауэрс, Виктор Крисс, Рыгало Хаггинс и Патрик Хокстеттер. Они были на свалке и…

Внезапно, к всеобщему изумлению, она начинает смеяться, как ребенок, щеки становятся розово-красными. Она смеется, пока слезы не выступают на глазах.

– Какого черта, Беверли? – спрашивает Ричи. – Поделись шуткой.

– Это была шутка, все так, – отвечает Беверли. – Конечно же, шутка, но, думаю, они убили бы меня, если увидели, что я за ними подсматриваю.

– Теперь я вспоминаю! – кричит Бен и тоже начинает смеяться. – Я помню, как ты нам рассказывала!

Сквозь смех Беверли выдавливает из себя:

– Они спустили штаны и поджигали перду.

Мгновение гробовой тишины, а потом все хохочут. Смех эхом разносится по библиотеке.

Думая о том, как рассказать им о смерти Патрика Хокстеттера, она решает напомнить, что Канзас-стрит отделяло от свалки что-то похожее на пояс астероидов. По нему к свалке вел разбитый проселок (он считался городской дорогой и даже имел название – Олд-Лайм-стрит), единственная настоящая дорога в Пустоши, и служила она для проезда городских мусоровозок. Беверли шла вдоль Олд-Лайм-стрит, но не по ней: стала более осторожной (она полагала, все стали) после того, как Эдди сломали руку. Особенно если была одна.

Она пробиралась сквозь густую растительность, огибая участки, заросшие ядовитым плющом, который выделялся красноватыми, жирно блестящими листьями, вдыхая дымную вонь свалки, слыша крики чаек. Слева, сквозь разрывы в листве, она видела ОлдЛайм-стрит.

Остальные смотрят на нее в ожидании. Она заглядывает в пачку сигарет, обнаруживает пустоту. Ричи молча выдает ей свою.

Она закуривает, оглядывает их и говорит:

– Направляясь к свалке со стороны Канзас-стрит…

2

…ты словно попадаешь в некое подобие пояса астероидов. Пояса мусороидов. Поначалу не видишь ничего, кроме кустов, растущих из болотистой земли, а потом на глаза попадался первый мусороид: ржавая банка из-под соуса для спагетти «Принс» или бутылка из-под газировки, облепленная жучками, которые сползлись на сладкие остатки какой-нибудь крем-соды или напитка из травяных экстрактов. Потом внимание привлекает кусочек фольги, застрявший в листве, сверкающий в солнечных лучах. Можно увидеть кроватную пружину (а то и шлепнуться на землю, зазевавшись и зацепившись за нее) или кость, которую притащила какая-то собака, обглодала и бросила.

«В самой свалке ничего плохого нет, – думала Беверли, – пожалуй, это даже интересное место». Но что не нравилось, и даже пугало, так это ее расползание. Благодаря вот этому поясу мусороидов.

Она подходила все ближе; деревья прибавляли в высоте, главным образом хвойные, кусты редели. Птицы кричали пронзительными, сварливыми голосами, воздух пропитывал запах гари.

Справа от нее к стволу сосны привалили под углом ржавый холодильник «Амана». Беверли взглянула на него и вспомнила сотрудника полиции штата, который приходил к ним в школу, когда она училась в третьем классе. Среди прочего он рассказал им, чем опасны выброшенные холодильники: ребенок мог забраться в него, играя, скажем, в прятки, и задохнуться внутри. Хотя у кого могло возникнуть желание забраться в паршивый, старый…

Она услышала крик так близко, что подпрыгнула от неожиданности, а за криком последовал смех. Беверли улыбнулась. Так вот они где. Ушли из клубного дома, провонявшего дымом, и перебрались сюда. Может, били бутылки камнями, может, отыскивали что-нибудь полезное.

Она прибавила шагу, ссадина на ноге забылась, ей не терпелось увидеть их… увидеть его, с рыжими, как и у нее, волосами, увидеть, улыбнется ли он ей, в свойственной ему манере, одним уголком губ. Она знала, что слишком юна, чтобы полюбить парня, что может только «влюбляться», но все равно любила Билла. И шла быстрее, ролики тяжелым грузом покачивались на плече, а резинка «Яблочка» мягко похлопывала по левой ягодице.

И она подошла к ним чуть ли не вплотную, когда до нее дошло, что компания собралась там не ее – Бауэрса.