Лесной бродяга (Обитатель лесов) - Ферри Габриэль

— Конечно! — отвечал Диас. — Всякий, кто жил в пустыне, никогда не ошибется в этом, но…

Канадец продолжал, прервав авантюриста:

— Ну а когда вы случайно встречаете в саванне незнакомца, который обменивается с вами условленным заранее криком птицы или криком какого-нибудь животного, словом, звуком, по которому вы и ваши друзья узнаете друг друга, не говорите ли вы себе: «Этот человек из наших»?!

— Да, конечно!

— Вот так и я узнал этого ребенка в этом уже совершенно сложившемся мужчине, как узнали бы и вы прежний кустик в разросшемся дереве и прежний журчащий ручеек в могучем ревущем потоке. Я узнал его по фразе, которую я успел сказать ему перед трагической разлукой и которую он не забыл в течение целых двадцати лет!

— Так-то так! — заметил нерешительно Диас, видимо, еще не вполне поверивший Красному Карабину, хотя честное и открытое лицо охотника невольно внушало доверие. — А все-таки… Вы ведь также узнали, — вдруг обратился он к Хосе, — в приемном сыне гамбузино Арельяно сына графини де Медиана?

— Да, — твердо отвечал тот, — надо было никогда не видеть в своей жизни графини, чтобы не признать его за сына этой женщины. Впрочем, пусть герцог д'Армада скажет нам, что мы лжем: кому же, как ни ему, судить об этом!

Но дон Антонио был слишком горд, чтобы так явно лгать, и потому не мог отрицать истины, не уронив своего достоинства в глазах обвинителей.

— Это правда, — проговорил он, — Фабиан мой племянник, я не могу этого отрицать!

Диас молча склонил голову и вернулся на прежнее место.

— Вы слышали, — произнес Фабиан, — я — сын графини де Медиана, убитой этим человеком; следовательно, мне принадлежит право отомстить за нее. А как гласит об этом закон пустыни?

— «Око за око»! — начал Красный Карабин.

— «Зуб за зуб»! — добавил Хосе.

— И «кровь за кровь»! — довершил Фабиан. — «Смерть за смерть»!

С этими словами он поднялся со своего места и, обращаясь к дону Антонио, медленно отчеканивая каждое слово, продолжал:

— Вы пролили кровь и причинили смерть. С вами поступят точно так же! Такова воля Бога!

Затем Фабиан достал из ножен свой кинжал; в этот момент солнце заливало своими утренними лучами пустыню и все окружающие предметы, бросавшие от себя длинную тень. Ярким лучом сверкнуло в руке молодого де Медиана обнаженное лезвие кинжала, перед тем как он вонзил его в почву. Тень от кинжала значительно превышала настоящую его длину.

— Само солнце, — воскликнул молодой человек, — измерит, сколько времени еще остается вам жить! Когда тень от этого кинжала исчезнет, вы предстанете перед Верховным судьей, а мать моя будет отомщена!

Мертвая тишина воцарилась после последних слов Фабиана, который под гнетом самых тягостных мыслей и впечатлений опустился на каменную плиту и, низко склонив голову, замолчал.

Красный Карабин и Хосе продолжали сидеть на своих прежних местах; все, и судья и приговоренный, оставались совершенно неподвижны. Теперь Диас понял, что все кончено; он не хотел присутствовать при исполнении приговора, это было свыше его сил. Честный искатель приключений подошел к дону Антонио и, склонив перед ним колено, взял его руку и запечатлел на ней долгий, почтительный поцелуй.

— Я буду молиться о спасении вашей души! — сказал он вполголоса; затем, помолчав немного, добавил: — Сеньор герцог д'Армада, разрешаете вы меня от клятвы, которую я принес вам?

— Да, — сказал твердым голосом дон Антонио, — идите, и да благословит вас Бог за вашу преданность и честность!

Диас поднялся на ноги и молча удалился. Лошадь его оставалась неподалеку от этого места; он подошел к ней, отвязал ее и, ведя на поводу, медленно, будто нехотя, направился в сторону речной развилки. Отойдя на сотню футов, мексиканец остановился, сел на обломок скалы и стал наблюдать за дальнейшим развитием событий.

Солнце продолжало двигаться своим обычным путем, и тень кинжала становилась с каждой минутой короче и короче. Бледный, но спокойный и покорный своей судьбе, обреченный граф де Медиана продолжал стоять. Погруженный в последнее предсмертное раздумье, он, казалось, не замечал ничего.

Фабиан нарушил воцарившееся молчание.

— Сеньор граф де Медиана, — проговорил он, обращаясь к осужденному и желая в последний раз дать ему возможность хоть как-то оправдаться, — через пять минут этот кинжал уже не будет давать тени!

— Мне нечего сказать о прошедшем, — ответил дон Антонио, — остается только позаботиться о будущем моего славного имени. Прошу вас не истолковывать в превратном смысле того, что я хочу сообщить вам: предупреждаю, что под каким бы видом я ни встретил смерть, она, во всяком случае, нисколько не страшит меня. Помните это, а теперь позвольте мне продолжать!

— Слушаю! — тихо сказал Фабиан.

— Вы еще очень молоды, Фабиан, и потому пролитая вами кровь будет тем дольше тяготеть на вас. К чему же пятнать так рано эту молодую жизнь, которая только что начинается для вас? Почему не следовать вам по тому новому пути, который нежданная милость Провидения открывает перед вами? Еще вчера вы были бедны и не имели семьи, — вот Бог дает вам семью и громадные богатства. Наследие ваших отцов не растаяло в моих руках, а, напротив, сильно преумножилось: я в течение этих двадцати лет сумел с честью и со славой носить громкое имя де Медиана и сделал его одним из самых известных и блестящих имен Испании, и теперь готов возвратить его вам со всем тем блеском и славой, какими я украсил это имя. Возьмите же его, я уступаю его вам с душевной радостью, потому что меня давно томило мое одиночество в жизни. Пусть все, что было некогда ваше и мое, вернется к вам, я буду этим счастлив, но не покупайте своего будущего благополучия ценою преступления, ценой убийства, которого не сумеет изгнать из вашей памяти, а еще менее стереть с вашей души бледный и обманчивый призрак справедливости и которое вы будете оплакивать всю жизнь до последнего издыхания!

— Судья не вправе прислушиваться к голосу своего сердца! Сильный своим беспристрастием и сознанием исполненного долга по отношению ко всему человеческому обществу, он может искренно жалеть виновного, но долг его и совесть требуют, чтобы он судил его по справедливости! — отвечал Фабиан. — В этой дикой пустыне эти двое людей и я являемся представителями человеческого правосудия. Попробуйте же опровергнуть тяготеющие на вас обвинения, дон Антонио, и, клянусь, более счастливым из нас двоих тогда окажусь я, а не вы! Я осудил вас с сердечным содроганием, но действовал так с полным сознанием, что я не вправе отказаться от той роковой миссии, какую возложило на меня само Провидение!

— Подумайте хорошенько о том, что я сказал вам, Фабиан, но помните, что я прошу у вас забвения, а не прощения. Благодаря этому полному забвению, от вас самих будет зависеть, стать ли, в лице моего приемного сына, наследником несметных богатств и громкого имени де Медиана. После моей смерти все мои титулы и звания навсегда должны будут умереть вместе со мною, потому что я не имею наследников!

При этих словах мертвенная бледность покрыла лицо младшего из графов де Медиана, но, подавив в себе чувство родовой гордости и самолюбивого тщеславия, Фабиан закрыл свое сердце для этих мыслей. Он только взглянул на кинжал, воткнутый им в песок, и сказал спокойным, торжественным голосом:

— Сеньор герцог д'Армада, кинжал перестал отбрасывать тень!

Дон Антонио невольно содрогнулся, быть может, он вспомнил пророческую угрозу, которую двадцать два года тому назад бросала ему несчастная графиня де Медиана. А ведь она предрекла: «Даже в дикой пустыне Бог пошлет против вас обличителя, свидетеля, судью и палача, которые приведут в исполнение Его справедливую кару!»

Да, и обличитель, и свидетель, и судья, все были налицо; но кто же должен стать его палачом? Между тем это пророчество, по-видимому, должно было исполниться в точности…

Внезапно послышался шум в окрестных кустах, и оттуда вышел человек в промокшей до нитки одежде, весь в иле и в тине. То был Кучильо с карабином в руке. Никто из присутствующих не выказал при его появлении ни малейшего удивления: все были слишком погружены в свои тяжелые размышления. Но это не смутило нахального бродягу. Он подошел к ним с дерзостью, достойной восхищения.