Лесной бродяга (Обитатель лесов) - Ферри Габриэль

— Лжешь, негодяй, ты убил его! — гневно воскликнул Фабиан. — Ты задушил его у костра, а труп бросил в реку!

— Нет, нет! Кто вам это сказал?

— Кто сказал? — горько усмехнулся Фабиан. — Скажи лучше — указал!

— Кто, кто?!

— А кто указывает вакеро, где искать сбежавшую лошадь? Кто указывает индейцу, где скрывается неприятель? Кто указывает гамбузино, где природа прячет золото? Только вода не сохраняет следа проплывшего по ее поверхности челнока, да воздух не сохраняет след пролетевшей птицы. Но земля, земля хранит все следы! Тебе это так же хорошо известно, как и нам.

— Я не убивал! Не убивал я его, кабальеро! Клянусь Господом…

— Не богохульствуй! Повторяю тебе, ты — убийца. Ты оставил на земле следы своего преступления. Люди видели и прочли эти кровавые следы! А твоя припадающая на левую ногу лошадь и твоя хромота — о них тоже поведали следы, — все это неоспоримые свидетельства твоего преступления!

— Это не я! Не я! — упорствовал бандит.

— Бессмысленная ложь, Кучильо! Припомни-ка встречного вакеро! Ведь он узнал Арельяно! И разве не ты ехал рядом с ним на серой в яблоках лошади?

— Сжальтесь! Пощадите, сеньор Тибурсио! — взмолился Кучильо, подавленный этим внезапным открытием фактов, единственными свидетелями которых были он да Бог на небесах. — Возьмите все золото, которое вы дали мне, но оставьте мне только жизнь, и я за это буду убивать всех ваших врагов, убивать их везде, повсюду и всегда, когда только представится случай, по первому вашему слову или взгляду… и задаром… даже отца родного я готов убить, если вы мне прикажете. Но, ради Господа всемогущего, ради солнца, которое светит нам всем, оставьте мне жизнь! Прошу вас только об одном, не лишайте вы меня жизни! — молил негодяй, ползая в ногах у Фабиана.

— И Маркое Арельяно, наверное, просил у тебя пощады, а ты разве пощадил его? — проговорил Фабиан, отворачиваясь от него.

— Но ведь я же убил его, чтобы единолично завладеть всем этим золотом, а теперь отдаю его все за свою жизнь! — продолжал он, отбиваясь от Хосе, который не давал ему обнять колени Фабиана.

С искаженным ужасом лицом, с пеной у рта и чрезмерно расширенными зрачками лишенных разума глаз, Кучильо все еще молил о пощаде, стараясь доползти до ног Фабиана. Незаметно для самого себя он очутился на самом краю обращенной к горам почти вертикально обрывавшейся западной стороны пирамиды; позади него широкая полоса воды с шумом и ревом низвергалась вниз, пенясь и бурля.

— О, пощадите, пощадите! — молил он. — Прошу вас именем вашей матери, именем доньи Розариты, которая вас любит, я это знаю! Она вас любит — я это слышал…

— Когда?! — воскликнул Фабиан, бросаясь в свою очередь к Кучильо, но вопрос замер у него на устах: сорвавшись с края обрыва, благодаря легкому пинку ногой бывшего карабинера, Кучильо полетел в пропасть с раскинутыми руками.

— Что ты наделал, Хосе? — воскликнул Фабиан.

— Этот негодяй, — презрительно сплюнув, проговорил бывший микелет, — не стоил ни веревки, ни заряда пороха!

Душераздирающий вопль на мгновение заглушил даже рев водопада. Фабиан вытянул вперед голову, чтобы взглянуть в пропасть, и тотчас же откинулся назад, охваченный ужасом: уцепившись за ветки куста, подававшегося под его тяжестью, так как корни, едва державшиеся в расщелине скалы, мало-помалу обрывались, Кучильо висел над пропастью и положительно выл от смертельного ужаса, леденившего кровь в его жилах.

— Помогите! Помогите! — кричал он задыхающимся, полным самого безнадежного отчаяния голосом. — Помогите, если в вас есть хоть что-нибудь человеческое!..

Все трое, стоявшие на вершине пирамиды, обменялись взглядами, передать которые нельзя никакими словами. И каждый стал утирать холодный пот со лба.

Неожиданно мольбы бандита разом оборвались и сменились диким истерическим, каким-то безумным хохотом, от которого невольно мурашки бежали по коже. То был хохот помешанного; затем донеслось еще несколько бессвязных слов, — и все смолкло. Теперь один грохот водопада тревожил тишину мрачной пустыни. Бездна поглотила свою жертву, смерть взяла наконец того человека, вся жизнь которого являлась сплошным рядом разных преступлений и злодеяний.

— Хосе! — горестно воскликнул Фабиан. — Ты лишил суд человеческий его священного права — сознательно покарать преступника!

— Ничего! Наверно, суд Божий над этим негодяем будет еще ужаснее! — заявил испанец.

XVI. ВНУТРЕННИЙ ГОЛОС

Тени незаметно начинали удлиняться по мере того, как солнце склонялось к западу, и под его косыми лучами золотоносная россыпь отбрасывала лишь местами бледный отблеск. Скоро беспредельным пустыням предстояло потонуть во мраке, объятым темным покровом южной ночи.

Нашим друзьям предстояло исполнить еще один священный долг — похоронить несчастного дона Антонио де Медиана. Розбуа и Хосе приняли это на себя; они донесли его тело на руках до вершины пирамиды и схоронили его в могиле индейского вождя. Суеверие, окружившее ореолом святости и таинственности это место, служило порукой, что тело убитого не будет потревожено индейцами, а громадные камни, заваливавшие вход в могилу, делали ее недоступной для хищных птиц.

— Что же мы будем делать теперь? — спросил Хосе, обращаясь к Фабиану, когда они снова спустились с холма.

Но тот, подавленный всеми ужасами этого дня, молчал, печально опустив голову.

— Дитя мое, — вмешался тогда Красный Карабин, — вспомните, что все это золото принадлежит вам. Это — ваше наследие, оставшееся вам после вашего покойного приемного отца. Мы унесем отсюда все, что только позволят силы. Хосе, давай скорей приниматься за дело, — добавил канадец, обращаясь к испанцу, который задумчиво вглядывался в пустынную даль. — Мы и так потеряли много драгоценного времени!

— Не спешите, друзья, — тихо вымолвил, наконец, молодой человек. — Если вы ничего не имеете против, то мы проведем эту ночь здесь: мне надо собраться с мыслями. Страшные удары, которые пришлось испытать мне, совершенно смутили меня, и я хочу все спокойно обдумать и тогда уже решить, что делать и как поступить. Завтра я сообщу вам о своем решении.

— Только завтра? — удивленно спросил Красный Карабин.

— Да, теперь уже поздно пускаться в обратный путь! — продолжал Фабиан без дальнейших пояснений.

— Пусть будет так! Я не стану противоречить. Лишний день, проведенный с вами в пустыне, без сомнения, дорог для меня. Знаешь, Хосе, я того мнения, что нам следует разбить наш лагерь там, на вершине холма!

— Да, — сказал Фабиан, — быть может, близость человека, который теперь покоится подле праха индейского вождя, послужит мне хорошим уроком, которым я не премину воспользоваться.

Тем временем солнце спускалось все ниже и ниже. Трое друзей медленно взбирались на вершину пирамиды. Отсюда открывался вид на далекое пространство. Пустыня была безмолвна и неподвижна, только стая коршунов кружила и летала над лошадью дона Эстебана, напоминая о кровавой драме, разыгравшейся здесь еще так недавно.

— Думается, мы сглупим, если останемся здесь на ночлег! — неожиданно заметил Хосе, все время озабоченно вглядывавшийся в окрестности.

— Почему? Где мы найдем более неприступную и надежную позицию, чем эта возвышенность? — спросил канадец.

— Не забывайте, что мы выпустили из рук двух негодяев, злоба которых может сыграть с нами довольно неприятную штуку. Правда, один из них, наверное, погиб, как мы сами видели, но другой-то, конечно, вернулся в лагерь, и весьма возможно, что нам сегодня же вечером еще придется отбиваться от шестидесяти таких же мерзавцев!

— Я так не думаю! — возразил Розбуа. — Тот, кто на наших глазах полетел в пропасть, наверное, свалился туда не случайно. Я готов поручиться, что товарищ столкнул его туда именно для того, чтобы остаться единственным обладателем этой тайны. А вы понимаете, что если он не желал разделять ее с одним другом, то уж, конечно, не будет созывать шестьдесят жадных коршунов на ту добычу, которую считает своей. Скорее всего, вместо того чтобы вернуться в лагерь, этот негодяй в настоящее время притаился в каком-нибудь ущелье и выжидает своего часа. Когда ночная мгла укроет долину, мы увидим, как он будет бродить вокруг золотых россыпей, подобно голодному койоту вокруг той падали, что осталась там.