Сказание о Мануэле. Том 1 - Джеймс Кейбелл

— Вот так, — проговорил Мерлин, — я потакаю своей тени. И вот так моя тень мне служит. Это взаимные уступки, которые всегда и везде необходимы.

— Понятно, — сказал Юрген, — но разве никто другой никогда не различал вашей тени?

— Лишь раз моя тень на некоторое время покинула меня, — ответил Мерлин. — Однажды в воскресенье тень оставила меня, и я шел без сопровождения под открытыми лучами солнца. Моя тень обняла шпиль церкви, а прихожане преклоняли под ней колени. Прихожане были смутно встревожены, не подозревая почему, и лишь переглядывались. Только священник да я видели ее совершенно отчетливо — священник потому, что она являлась злом, а я потому, что она принадлежала мне.

— Интересно, что же священник сказал вашей своевольной тени?

— «Изыди!» — бесстрашно изрек священник. Почему они всегда кажутся такими бесстрашными, эти скучные и застенчивые священники? «Такое поведение невиданно. Ибо это дом Верховного Бога, и его непоколебимый шпиль убеждает людей, пришедших издалека, что это место свято», — сказал священник. А моя тень ответила: «Но я лишь знаю, что шпиль фаллического происхождения». И моя тень заплакала, нелепо заплакала, уцепившись за шпиль, а прихожане преклонили под ней колени.

— Это на самом деле должно было привести в замешательство, мессир Мерлин. Все же, когда вы вернули тень, большого вреда не было причинено. Но почему подобные спутницы сопровождают некоторых людей, тогда как другим позволено жить в скромном одиночестве? Это не кажется совершенно справедливым.

— Вероятно, я мог бы объяснить вам кое — что, мой друг, но определенно не буду этого делать. Вы и так знаете слишком много. Вы, похоже, в этом вашем ярком одеянии пришли из страны и времени, которые даже такой искусный волшебник, как я, может лишь смутно предчувствовать и вообще не может понять. Однако меня смущает… — И Мерлин поднял указательный палец. — Сколько футов росту было в первом владельце вашей рубахи? И были ли вы когда — нибудь стариком? — поинтересовался он.

— В общем, четыре фута, и я был в пожилом возрасте, — ответил Юрген.

— А я и не догадался! Но, несомненно, это так — старый поэт взял взаймы тело молодого мужчины и рубаху Кентавра. Адерес, по собственным соображениям, отпустила в мир новую шутку…

— Но вы все ставите с ног на голову. Это же Середа, которую я так мило обхаживал.

— В подобном случае имена, которые дают люди, значат очень мало. Тень, сопровождающую вас, я распознаю — и чту — как дар Адерес, ужасной Матери Малых Богов. Без сомнения, у нее есть множество других имен. И вы считаете, что вы ее обхаживали! Я бы неохотно разгуливал в рубахе любого человека, считающего так. Но она просветит вас, мой друг, в назначенное ей время.

— Она поступает по справедливости, — сказал Юрген и пожал плечами.

Тут Мерлин отложил зеркало.

— Между тем мы с госпожой Анайтидой обсуждали совершенно другой вопрос, и о нем я хотел бы с вами поговорить. Гогирван посылает королю Артуру вместе с дочерью тот Круглый Стол, что дал Гогирвану Утер Пендрагон, и сотню рыцарей, чтоб усадить их за этот стол. Гогирван, который, при всем уважении к нему, обладает скверным чувством юмора, назвал среди этих рыцарей и вас. Сейчас ходят слухи, что принцесса очень много беседует с вами частным образом, а Артур никогда не одобрял болтливость. Поэтому предупреждаю, что для вас отправиться вместе с нами в Лондон было бы весьма неудобно.

— По — моему, это едва ли так, — сказал Юрген с наигранной меланхолией в голосе. — Для меня дальнейшее занятие этим имело бы результатом женитьбу на той, кто иначе навсегда станет идеальным воспоминанием о всевозможных, очень приятных беседах.

— Старый поэт, вы весьма рассудительны, — сказал Мерлин, — особенно сейчас, когда известная нам маленькая принцесса вот — вот станет королевой и символом. Мне жаль ее. Ее будут почитать как откровение Небесного великолепия, а поскольку она человек из плоти и крови, ей это не понравится. И я безуспешно предупреждал короля Артура, так как то, чему суждено произойти, всегда случается, пока мудрость бессильна перед человеческой глупостью. Поэтому мудрость может лишь делать то, что в ее силах, и с удовольствием встречаться лицом к лицу с таинственными обстоятельствами.

Вслед за этим Мерлин встал и приподнял висевший за спиной гобелен, а Юрген увидел то, что гобелен скрывал.

— Вы меня ужасно смутили, — сказал Юрген, — и я ощущаю, что все еще краснею, вплоть до лодыжек. Я не прав, поэтому давайте не будем больше об этом говорить.

— Я хотел вам показать, — ответил Мерлин, — что знаю, о чем говорю. Однако моя цель в данную минуту — выкинуть из вашей головы Гиневру, потому что я думаю, что в вашем сердце ее никогда и не было, старый поэт, расхаживающий как ни в чем ни бывало в рубахе Кентавра. Расскажите — ка мне! Неужели мысль о ее приближающейся свадьбе вас беспокоит?

— Я несчастнейший человек на свете, — сказал с пылом Юрген. — Всю ночь я лежал без сна на своей смятой постели и думал о том горестном дне, который прошел, и о том, что же случится в равно горестный день, чей рассвет я наблюдаю с болью в сердце. И закричал вслух бессмертными словами Аполлония Миронида…

— Кого? — спросил Мерлин.

— Я ссылаюсь на автора «Миросиса», — объяснил Юрген, — которого многие поспешно отождествляют с Аполлонием Герофилеем.

— О да, конечно! Ваша цитата весьма уместна. Что ж, ваше состояние плачевно, но излечимо. Я собираюсь дать вам эту фигурку, с которой вы, при достаточной смелости, сделаете то — то и то — то.

— На самом деле, это до некоторой степени странная фигурка, а руки и ноги, да и голова этого человечка удивительно похожи!.. И вы говорите мне то — то и то — то. Но как получилось, мессир Мерлин, что вы никогда не воспользовались ею так, как предлагаете мне?

— Потому что боюсь. Вы забываете, что я лишь волшебник, чье колдовство не вызывает чего — то более отвратительного, нежели дьяволы. Но это кусочек Старой Магии, которая уже не понятна, и я предпочитаю с ней не связываться. Вы же, наоборот, поэт, а Старая Магия всегда была к поэтам благосклонна…

— Я подумаю, — сказал Юрген. — Если это действительно выкинет госпожу Гиневру из моей головы…

— Будьте уверены, — сказал Мерлин. — Не без основания заявляет «Диргхагама»: «Яркость светляка нельзя сравнивать с яркостью лампы».

— Очень приятное произведение эта «Диргхагама», — толерантно произнес Юрген, — хотя, конечно, довольно поверхностное.

Затем Мерлин Амброзии дал Юргену фигурку и один совет.

И ночью Юрген сказал Гиневре, что он не поедет на ее свадебном поезде в Лондон. Он откровенно сказал ей, что Мерлин подозревает об их отношениях.