Англия и Франция: мы любим ненавидеть друг друга - Стефан Кларк

Сегодня на «Закон Тубона» французы обращают все меньше внимания, тем более что во Францию приходят и приходят международные торговые сети. Никто ведь не принуждает фирму Gap переводить название своего бренда и добавлять (еле заметное) «дыра» в вывески на витринах.

Однако время от времени защитники французского языка призывают всех к порядку.

Не далее как в 2006 году американская компания GE Healthcare была привлечена к судебной ответственности за отсутствие перевода некоторых внутренних документов на французский язык, что рассматривалось как дискриминация по отношению к ее сотрудникам, не говорящим по-английски. Компания настаивала на том, что документы предназначались главным образом для англоязычных служащих, но профсоюзы и другие рабочие организации подали иск на GE Healthcare, и суд потребовал от компании перевести на французский программное обеспечение, учебные пособия и все инструкции по охране здоровья и безопасности и обязал уплатить истцам 580 000 евро плюс 20 000 евро за каждый день непослушания.

Мораль очевидна. Если хотите по-легкому заработать евро, просто поезжайте во Францию и жалуйтесь адвокату на то, что страдаете от приступов паники, потому что не понимаете вывесок на городских улицах. Qu'est-ce que c'est, un Starbuck?[128]

Поцелуи свободы

«Французское исключение» — иначе говоря, право Франции видеть мир по-другому — распространяется в основном на культуру и язык внутри страны, и англоговорящий мир не особо переживает по этому поводу. Но когда оно было применено к Ираку в 2003 году, последовал лавовый поток франкофобии.

Отказавшись послать свои войска для уничтожения мифического ядерного оружия Саддама Хуссейна, Франция подставилась под удар журналистских атак, причем похлеще тех, что обрушивались на британцев во времена Наполеона. На этот раз расстарались американские консерваторы, и их патриотизм, успешно подогретый администрацией Буша, перерос в такую лютую ненависть, что Францию стали рассматривать чуть ли не как врага вроде Саддама. Появились даже наклейки на бамперах автомобилей с надписью: «Ирак первый, Франция следующая!»

Антифранцузские анекдоты стали излюбленной темой для американцев. «Поднимите правую руку, если вам нравятся французы… Поднимите обе руки, если вы француз». В некоторых массмедиа уровень ненависти просто зашкаливал. В 2005 году я поехал в Штаты продвигать свою книгу «Боже, спаси Францию», и ведущий на радио заявил мне, что она недостаточно антифранцузская [129], и прибавил: «Эти нецивилизованные лягушатники — совсем как первобытные, не так ли?» Я не согласился, и интервью тут же окончилось.

И языком ненависти заговорили не только сумасшедшие экстремисты-медийщики. Франкофобия бурлила и в серьезных американских политических кругах. Генерал Норманн Шварцкопф, герой первой войны в Персидском заливе, сказал, что «идти на войну без Франции — это все равно что идти охотиться на оленя без аккордеона». А в кафетериях трех офисных зданий, занимаемых Палатой представителей, заменили French fries («французский картофель») «картофелем Свободы», спровоцировав волну дальнейших переименований: «тост Свободы», «оладьи Свободы» и даже «поцелуй Свободы».

Какими бы соображениями ни руководствовалась Франция, принимая решение не лезть в Ирак — будь то нефтяные контракты с Саддамом, которые им не хотелось терять, или опасения, что вторжение настроит арабские страны против Запада, — в долгосрочной перспективе французы доказали свою мудрость. И Франция одержала пару ключевых побед.

Когда французскому посольству в Вашингтоне сообщили о замене в меню названия картофеля, пресс-секретарь, Натали Луазо, на это сказала: «Для нас сейчас очень серьезный момент, мы занимаемся очень серьезными вопросами, и нас совершенно не волнует, как вы назовете картошку». Что ж, вполне достойная отповедь, в духе Ларри Дэвида [130].

А американские военные, наверное, даже не догадывались, что едят самый что ни на есть французский жареный картофель. Кейтеринговая компания «Содексо», которая уже много лет успешно обслуживает американский военно-морской флот, принадлежит французам.

Французская индустрия правит миром

Столовые «Содексо» — типичный пример того, как Франция, негодующая по поводу экспансии англосаксов, сама потихоньку опутывает весь мир. Где бы вы ни жили, велика вероятность того, что ближайший нефтеперерабатывающий завод, или ближайшая атомная электростанция, или автобусная остановка, или рекламный щит и высокоскоростной поезд окажутся французскими, а мы-то привыкли считать, что все ограничивается гипермаркетом, в котором почти вся минеральная вода и сыр родом из Франции.

Французские компании заправляют автобусными и железнодорожными перевозками в крупнейших городах Америки, поставляют воду, электричество и газ обширным территориям Британии. Вот всего лишь два примера: французская компания EDF вошла на британский энергетический рынок только в 2002 году, а сегодня уже является крупнейшим в стране производителем и поставщиком электричества. Полностью компания называется, разумеется, «Электриситэ де Франс», но попробуйте посчитать, сколько раз вам придется кликнуть мышкой, чтобы выяснить это на британском сайте компании, www.edfenergy.com. Или взять компанию Veolia, прежде носившую более узнаваемое имя Compagnie generale des eaux. Она диверсифицировала свой бизнес и, ступив на американский транспортный рынок в 2001 году, отныне контролирует транспортные сети в Атланте, Лас-Вегасе, Лос-Анджелесе, Майами, Новом Орлеане, Сан-Диего. Список можно продолжить.

По сути, французы и есть самые крупные в мире глобалисты, даже если они отказываются признавать это, полагая, что термин чересчур английский. Глобализацию они предпочитают называть мондиализацией, и если вы спросите обычного француза или обычную француженку, что это значит, то он или она перечислит такие имена, как «Макдоналдс», «Кока-Кола», «Гэп» и «Старбакс», и обвинит англосаксов в попытках контролировать мировую экономику. Сами же они очень удивятся, когда вы начнете называть им, по очереди, «Карфур», «Перье», «Шанель», «Данон», «Л’Ореаль», «Луи Витон», «Окситан», «Рено», а потом перейдете к маркам шампанского, модным домам и парфюмерным брендам. Многие французы даже не догадываются о том, насколько успешна их страна.

И эта мондиализация важна не только для глобальной экономики — она благотворно влияет на психологическое состояние французского бизнес-сообщества.

Не называя имен по вполне понятным юридическим причинам, скажу, что французская компания, прорвавшаяся на зарубежный рынок, ведет себя там с таким же напором и лихостью, как торговый агент на конференции в Лас-Вегасе. Она охотно идет на любые уловки, допустимые в либеральной стране, но запрещенные во Франции: может завысить цены, что вовсе не пройдет в протекционистской экономике Франции, или ввести трудовые законы, которые дома вызовут национальную забастовку.

Глобализация по-французски имеет свои преимущества и на уровне личности. Французские менеджеры обычно проходят обучение в очень академических бизнес-школах, а потом начинают работать в компаниях, где любое творчество и инициативу душат жесткая иерархия и необходимость уважать права рабочих. Чтобы избежать застоя, идеальным выходом для французской компании становится командирование перспективных кадров в заморский филиал. Там они могут дать волю своей изобретательности, увольнять неэффективных работников и закрывать нерентабельные предприятия (и то, и другое не проходит во Франции), а потом вернуться домой, словно крестоносцы после похода на варваров. Удовлетворив жажду крови, они переходят к более сдержанному стилю руководства, навязанному французскими профсоюзами. Короче говоря, иностранным рабочим приходится терпеть такие наказания, каким французские менеджеры с удовольствием подвергли бы своих соотечественников. Vive la mondialisation. Да здравствует мондиализация.

Как вы называете faux pas[131] по-английски?

В 2004 году Франция и Британия продолжали отбивать свою извечную чечетку на минном поле истории, празднуя столетие «Сердечного согласия».

В марте королева отправилась в Париж, где президент Жак Ширак спровоцировал скандал, положив руку на королевскую талию. Этот совершенно безобидный французский жест был, безусловно, интерпретирован британской прессой как чудовищный галльский промах: надо же, прямо-таки латиноамериканский любовник, пытающийся соблазнить монарха, — и понеслась гневная отповедь в адрес Франции, которая не понимает неприкосновенности королевской особы. Вспоминали не 1904 год, а 1789-й.