Англия и Франция: мы любим ненавидеть друг друга - Стефан Кларк

Стефан Кларк

Англия и Франция:

мы любим

ненавидеть друг друга

«Это во французском характере — преувеличивать, жаловаться и все искажать, если чем-то недоволен».

«В Париже они просто таращились на меня, когда я обращался к ним по-французски. Мне так и не удалось заставить этих идиотов понять свой родной язык».

Вступление

На лекциях и в ходе бесед меня чаще всего спрашивают: почему между французами и теми, кто имеет наглость считать английский родным языком, сложились отношения, очень напоминающие любовь, от которой до ненависти один шаг?

С любовью все понятно: что бы ни говорили на публике, мы находим друг друга невероятно сексуальными. С ненавистью проблем куда больше. Для начала хочу пояснить: все-таки это не столько ненависть, сколько недоверие. Но откуда ему браться, тем более в наши дни, когда в западном мире все вроде бы успокоилось?

Всем хорошо известно, что это недоверие уходит корнями в нормандское завоевание Англии, Азенкур[1], Ватерлоо и прочие неприятности, но меня заинтересовало, почему оно не исчезло. В конце концов, большинство наших баталий остались в таком далеком прошлом, что они уже не могут влиять на настоящее, не так ли? Вот почему я решил покопаться в прошлом и поискать там более точный ответ.

Теперь, завершив работу над книгой, я понимаю, откуда исходит нескончаемая напряженность в наших отношениях. Дело в том, что наша история — это вовсе не история. Все происходит здесь и сейчас.

Уильям Фолкнер имел в виду американский Юг, когда заметил: «Прошлое никогда не умирает. Оно даже не проходит». То же самое можно сказать и об англичанах с французами: что бы мы ни пытались предпринять в настоящем, прошлое всегда догонит и напомнит о себе звонкой пощечиной.

Приведу самый простой пример: когда в 2003 году Франция отказалась участвовать в военной акции против Ирака, американцев обуяла исторически сложившаяся неприязнь к французам: «Какая неблагодарность, и это после того, как мы освободили их в тысяча девятьсот сорок четвертом, и всего остального!» Бритты не замедлили присоединиться к этим воплям возмущения, добавив несколько собственных шуток о любовных похождениях Наполеона. Французы между тем ничуть не раскаивались в отказе: «Этих американцев хлебом не корми, дай только вторгнуться куда-нибудь. Они ведь и Голливуд придумали только для того, чтобы вести наступление на нашу древнюю французскую культуру, — и кстати, не забывают ли они о том, что именно мы помогли им во время их революции тысяча семьсот семьдесят седьмого года?» Конечно, спор этот разгорелся вовсе не вокруг свержения средневосточного диктатора — это взрывались заложенные историей мины.

Работая над книгой, я сделал интересное открытие: наши версии одних и тех же событий предстают в диаметрально противоположных ракурсах. Французы рассматривают историю сквозь призму триколора и обвиняют во всех неудачах, когда-либо постигших Францию, бриттов и американцев (после 1800 года). Иногда французы совершенно правы — в прошлом мы причинили им немало бед, — но зачастую наивно заблуждаются, и я попытался восстановить историческую справедливость.

Я отдаю себе отчет в том, что любая книга, автор которой представит взвешенный анализ исторических событий, вызовет у французов немалое раздражение. Поэтому прошу у тебя, Франция, прощения, но тысячелетняя история взаимных обид еще не окончена…

Глава 1

Когда француз совсем даже не француз?

Французы очень гордятся тем, что были последними завоевателями Британских островов. Гитлер так и не смог пробраться дальше Кале, испанская «Непобедимая армада» вернулась домой побитой, и даже их собственному Наполеону удалось высадить на британскую землю лишь жалкую горстку потрепанных солдат. С другой стороны, Вильгельм Завоеватель не только вторгся в Англию, но и захватил всю страну и превратил ее во французскую колонию.

Однако французская версия этого исторического события, как и в случае со многими другими французскими версиями исторических событий, грешит неточностями. Или, если уж называть вещи своими именами, она практически во всем неверна.

Для начала внесем ясность: нидерландец Вильгельм Оранский успешно высадился в Британии с армией в 1688 году. Но эту акцию, совершенную без пролития крови, можно рассматривать скорее как ответ на мольбы бриттов прийти и спасти их от самих себя, но не как вторжение неприятеля в страну.

Впрочем, куда более важное другое. Если внимательно изучить факты Нормандского завоевания 1066 года, станет очевидно, что Франция, присваивая себе лавры последнего завоевателя Британских островов, очень сильно лукавит. Может показаться, что чересчур сурово начинать книгу с разоблачения одной из ключевых идей коллективного исторического сознания французской нации, но это необходимо сделать…

Полцарства за… скандинава [2]

До 1066 года жителей территорий, которые сегодня мы именуем Британией, волновали вовсе не вопросы типа «Получу ли я достойную пенсию?» и «Потяну ли я ипотеку?». Их тревоги сводились к напряженному ожиданию, когда из-за моря нагрянут полчища бандитов с топорами насиловать их женщин и воровать скот, — или наоборот, в зависимости от того, какое племя викингов предпримет набег.

Если люди не умирали голодной смертью из-за неурожая или мародерства, если им удавалось вовремя собрать урожай и съесть его, жизнь казалась райской. И они, чтобы наслаждаться этой роскошью, прежде всего нуждались в сильном короле. Том, кто душил бы их непосильными налогами, но при этом давал возможность жить подольше, чтобы платить эти самые налоги, — фактически, такую же политику проводят современные правительства.

В девятом веке в Британии был такой король, и звали его Альфред. Имея в своем распоряжении постоянный флот и хорошо обученную армию, он успешно защищал Англию — во всяком случае, ту часть, которой он правил и которая находилась южнее нынешних центральных графств, — от набегов викингов. Альфреда даже прозвали Великим, потому что благодаря нему эти рейды превратились для викингов из зверской охоты за добычей в походы, чреватые верной смертью.

Все кончилось тем, что викинги, понятное дело, раздраженные потерей внушительной доли своих доходов, решили направлять свои корабли чуть южнее и грабить Францию, где было чем поживиться, причем без особых усилий. Добыча оказалась настолько легкой, что викинги устроили по всему французскому побережью свои базы — нечто вроде мародерских курортов, — откуда совершали набеги вглубь страны. Вскоре регион настолько лихорадило, что королю Франции пришлось уступить этим «ребятам с севера», дабы утихомирить их, довольно большой кусок своей территории. И в 911 году эти земли официально стали Страной нормандцев, или Нормандией.

Короче говоря, Нормандия обязана своим существованием англичанину, который отвадил мародеров от набегов на Британию, заставив их взять курс на Францию. Многообещающее начало.

В те времена владения французских королей занимали территорию нынешней Франции и, напоминая лоскутное одеяло, состояли из легкоуязвимых герцогств, правители которых едва могли удержать собственные земли, не говоря уже о том, чтобы вторгнуться в чужие. На самом деле эти короли не называли себя французскими даже спустя почти сто лет после смерти Вильгельма Завоевателя, вплоть до 1181 года, когда Филипп Август впервые начал титуловать себя rex Franciae («король французов»), перестав использовать титул rex Francorum («король франков»).

И когда один из королей франков все-таки попытался подчинить себе беспокойных нормандцев, это обернулось полной катастрофой. В 942 году герцог Нормандский, грозно именовавшийся Вильгельм Длинный Меч, был убит, и ему наследовал десятилетний сын Ричард. Узнав об этом, король франков Людовик IV решил напасть на Южную Нормандию и захватить Руан, важный речной порт на полпути между Парижем и побережьем. Но юного Ричарда поддерживали могущественные члены клана — Бернард Датчанин, Харальд Викинг и Сигтрюгг Король Моря, так что вторжение утонуло в слезах франков. Людовик был взят в плен и освобожден лишь в обмен на заложников — одного из собственных сыновей и епископа. Короче говоря, нормандцы ясно дали понять, что не испытывают никаких симпатий к франкам, бургундцам и лотарингцам, так же как и ко всем остальным жителям страны, которой суждено было в один прекрасный день стать Францией. Они хотели, чтобы их оставили в покое.