Презумпция невиновности (СИ) - "feral brunette"

ALEKSEEV — Forever

— Не говори мне, что ты устал на работе, — Флёр взяла меня за руку. — Я же вижу, что тебя что-то тревожит.

— Я очень виноват перед одним человеком, — мне было просто больно вслух выговаривать её имя. — Она не заслуживала этого… Ничего из того, что пережила, а я был так слеп.

— Она тебя обвинила в чём-то?

— Нет! Конечно нет. Она никогда меня ни в чём не обвиняла. Она слишком добра ко мне, да и не только.

— Тогда тебе не стоит накручивать себя, — Флёр посмотрела мне в глаза, но не улыбнулась. — Ты нужен ей. Она не нуждается в том, чтобы ты себя в чём-то винил, Гарри. Если ты хочешь помочь Гермионе, то должен быть рядом с ней, а не сидеть тут и взваливать на себя все камни из прошлого.

Я знал, что она откажется от этой помощи. После нашего последнего разговора казалось, что время нужно было даже мне.

Когда разговор касался Гермионы, то не могло быть и речи о том, чтобы я выступил против неё. Я был готов поддержать этого человека во всём. До нашего разговора я так думал, а теперь в моей голове начиналась самая настоящая гражданская война из доводов здравого рассудка и аргументов сердца. Они так самоотверженно воевали между собой, что я старался не вмешиваться в это.

Можно было бы поставить ставку. Я бы отдал всё, поставив на сердце. Рассудок всегда проигрывал, когда дело доходило до моей дружбы с Гермионой.

rita ora — poison (slowed+reverb)

Рассказывать о прошлом я не стану. Потому что нечего рассказывать — я просто дружил с ней, не чаял души в этой дружбе. Каждое воспоминание о прошлом теперь меня отравляло, потому что я понимал, насколько слеп был. Я видел, но не замечал. Мне так хотелось верить в её образ, отчасти придуманный в моей голове, что я не решался снять очки. Без очков мир был хуже, как в реальности, так и в мыслях.

Но знаешь, что я знал всегда? То, что Гермиона может ударить в ответ, но вот не задумывался как сильно. Будь то противные дьявольские силки или человек, который причинил столько боли. Её сила духа была, как у истинной гриффиндорки, это восхищало, но на самом деле, должно было пугать.

Мы не можем встать на место другого человека.

Я не могу встать на место Гермионы, как бы мне не хотелось забрать всю её боль, подарить шанс на нормальную жизнь. Почувствовать её жизнь её же сердцем. Узнать, как закончилась её первая любовь и какой была последняя. Хотя тут всё понятно — она была у неё единственной, и такой, которую она не заслуживала. Мне хотелось бы понять мотивы, слова, поступки. Испытать её боль от потерь, и оставить ей только счастье от улыбки. Я был готов на всё ради неё.

У меня были лишь догадки и расследования по крупицам эмоций. Я делал выводы, стоя на берегу. И я не мог нырнуть вглубь.

Кто-то мог бы подумать, что я зациклен на Гермионе, на нашей дружбе. Что я зависим от неё, но это совсем не так. Да, эту дружбу можно в каком-то роде назвать больной и нездоровой, но лишь потому, что она сейчас переживала непростые моменты. Я невозможно скучал по тем временам, когда самой большой нашей проблемой на троих были дьявольские силки — это было так давно. Задолго до её кошмара, задолго до Войны, задолго до того, как я понял, что моя лучшая подруга — опасная преступница.

Да, я наконец-то смог впустить эту мысль в свою голову. Гермиона была убийцей, но вместе с тем, как я и говорил, рассудок проиграл сердцу. Я не мог отвернуться от неё, я не мог нанести ей последний сокрушающий удар, который бы убил её. Чем бы я тогда отличался от всех остальных, кто причинил ей боль? Я был бы не лучше Монтегю, Гойла и Малфоя, а может, даже хуже.

У неё не осталось никого, кроме меня.

А я всегда буду рядом с ней.

birdy — strange birds

Все чувствовали боль. Нет в мире того человека, который бы не познал это чувство в каком-либо его проявлении. У маленького ребёнка болит коленка, потому что он упал. У той девушки, что стоит вечером под проливным дождём, болит душа, потому что она рассталась с парнем, а вон того мужчину видите? Ему лет семьдесят, но ему тоже больно. Вчера он похоронил свою жену.

Боль бывает разной, но жизни без неё не бывает. Мне тоже порой бывает больно, но в тот день я почувствовал её боль. Я сидел всю ночь у окна, вглядываясь в ночное небо, а перед глазами витал образ заплаканной Гермионы. Мне в пору было бы разобрать накопившуюся стопку бумаг в своём кабинете, но я не вернулся в Министерство, потому что не мог. Я был аврором. Такие, как я, предназначены для того, чтобы бороться со злом, искоренять его и прижигать, как злокачественную опухоль. Мне всегда казалось, что я прекрасно справлялся со своими обязанностями, но теперь я не мог быть ни в чём уверенным.

Как я мог называться лучшим аврором, когда не смог уберечь от зла своего самого близкого человека? Я распинался перед ней, говоря о том, что она должна наконец-то отпустить свою ненависть к Малфою, но оказалось, что я видел лишь верхушку айсберга. Такое невозможно было простить, теперь я понимал её.

Чтобы понять художника, нужно изучить его искусство. Я в полной мере изучил искусство Гермионы — оно отвратительное, мерзкое и очень холодное, но не она таким его сделала.

Жизнь поиздевалась над ней, а я смотрел на это, но не видел. Я не мог смотреть на неё, как на убийцу. Нет. Вы бы сказали, что это неправильно, что я должен остановить её. Вы бы тыкали в меня моей дружбой с ней, говоря о том, что я закрываю глаза на преступление, покрываю убийцу. Так я и не отрицаю этого.

Потому что весь мир закрыл на неё глаза. Она осталась в тени своего искромсанного сердца и разбитой души. Она лишь прикоснулась ко мне своей правдой, а на моём теле остался огромный ожог, а что же было тогда в ней? В мире нет абсолютно положительных или абсолютно отрицательных героев, потому что мир устроен по-другому. К моему большому сожалению, её жизнь не была такой, как на страницах тех книг, что Гермиона так любила.

Она не плохая, но и далеко не хорошая. Я не плохой, но и хорошим меня тоже сложно назвать. Если среди ваших друзей найдётся исключительно хороший человек, то я спешу вас разочаровать — вы просто не знаете этого человека. Скорее всего, что вы познакомились с его очередной маской, не познав всех сторон человеческой души. У нас же с Гермионой было по-другому, потому что мы знаем друг друга. Могло показаться, что мы давно отдалились. Между нами не один год был глубокий океан расстояния, но только вот сердца наши продолжали оставаться рядом.

Я чувствовал её ложь, но пытался её отрицать. Она чувствовала эту борьбу во мне, но оставалась рядом, хотя давно могла просто раствориться в километрах и времени.

james arthur — train wreck

Я видел смерть. Так много раз, что просто в какой-то момент перестал считать. Никто из нас не заслуживал того, чтобы видеть через поле от себя Костлявую с косой в руках, но так было. И я, и Рон, и Гермиона, и ещё много других видели смерть, почти что жили с ней под одной крышей, пока Война таранила слабые деревянные стены. Мы прожили страшные времена, и унесли с собой из поля боя глубокие раны, что с годами превратились в мерзкие шрамы.

К большому сожалению, я знаю очень мало людей, которые смогли жить дальше. Вроде бы перевернули эту страшную страницу своей жизни, а так ли на самом деле? Гермиона могла бы вам сказать, что я отношусь к ним, но нет. Я глушу свою боль в физических нагрузках: пробежки, зарядка, отжимания до изнеможения — всё, чтобы стать слабым, и думать только о боли в мышцах. А ещё при первом взгляде на Рона можно подумать, что он справился, но это тоже не так. Он направляет все свои силы либо в семью, либо в работу. Да, это можно назвать способом спасения, но никто из нас не забыл.

Кто-то работает, кто-то пьёт, кто-то меняет бесконечное количество сексуальных партнёров. У каждого своя волшебная пилюля. Но есть те, которые сломались раньше, чем нашли свою таблетку. И мне больно осознавать, что в это число входит моя лучшая подруга — она не смогла выбраться из своего кошмара, застряв в тёмной комнате на много лет вперёд.