Жизнь и удивительные приключения Нурбея Гулиа - профессора механики - Александр Никонов

— водка-то до утра выдохнется!

Залезаю, как хозяин, в палатку, а там на «моем» матрасе лежит какой-то тип, которого я и не замечал раньше. Рослый мальчик лет пятнадцати, чей-то сынок, почему-то лег не со своими родителями, а полез в палатку к Вальке. На мой недоуменный взгляд она ответила, что мальчику спать негде, и она пустила его «к нам». Еще Валька заметила, что мы поместимся и втроем, а мальчика (который был повыше меня!) положим в середине.

Я заключил, что все происходит к лучшему. Молча достал том Истории КПСС и сел к костру. Всю ночь я пробыл дежурным у костра, подбрасывая палки (в костер, разумеется!) и «запоем» читал про историю «нашей любимой партии». Утром я немного поспал в палатке, свободной от Вальки и «недоросля», и опять продолжил чтение моего «бестселлера».

Валька снова липла ко мне, но я молча отстранил ее, благо поутру я еще раз ее осмотрел попристальнее и покритичнее. Нет, спасибо недорослю, иначе бы я себя совершенно перестал бы уважать! Да и столько водки у нас не нашлось бы!

Роль этой второй Вальки в походе я до сих пор так и не понял; пусть это так и останется малоинтересной загадкой навсегда. Днем мы возвратились к себе в городок. Я окончательно дочитал учебник и понял, что без ночного бдения, я его бы так и не осилил.

На экзамене я получил по истории КПСС «четверку», первую за пять лет учебы. Преподаватель, толстенький весельчак, все время пытался узнавать мое собственное мнение о событиях в истории партии. А на мои ответы давал язвительные комментарии: «Ваше мнение совпадает с точкой зрения фракции меньшевиков», «так думали оппортунисты», и т. д. Я не выдержал и напрямую спросил, что он собирается мне поставить.

«Хорошо», наверное, — нерешительно ответил преподаватель, — с тройкой, а тем более с двойкой вас не возьмут в аспирантуру! Молодец — хоть и коммунист, но оказался порядочным человеком!

Да что я ополчился так против коммунистов? Мой кумир — Сталин, был коммунистом, талантливейший организатор, спасший страну от атомной агрессии США — нарком Берия, внучатым племянником которому я прихожусь, тоже был коммунистом. Мои благодетели — Федоров и Недорезов — тоже были коммунистами, причем Федоров уже потом долгое время был парторгом ЦНИИСа. Мои отец и мать были коммунистами. Комендант общежития МИИТа — взяточник Немцов — тоже коммунист, причем убежденный, мы как-то беседовали с ним об этом. Парторги институтов, где я работал, тоже были приятными людьми и собутыльниками — часто моими друзьями. Так что грех ругать всех коммунистов подряд, они все поодиночке, в общем — люди нормальные, а вот когда вместе соберутся и голосовать начнут — нет хуже сволочей!

В результате я получил две «пятерки» и одну «четверку», и был принят в аспирантуру. Учеба начиналась с января уже 1963 года, так что оставалось месяца три для устройства на работу. И мне надо было срочно уезжать в Тбилиси и устраиваться на постоянную работу с окладом не менее 100 рублей в месяц. Поясню, почему.

Так как меня приняли в аспирантуру в виде исключения без трудового стажа, стипендию мне, вроде бы, и не полагалось выплачивать. В Положении об аспирантуре было сказано, что стипендия назначалась в размерах последней заработной платы, но не свыше 100 рублей в месяц. А так как я еще нигде постоянно не работал, то и последняя зарплата равна нулю рублей. А в Москве я не мог устроиться на работу, нужна «прописка», а у меня была только тбилисская. Надеюсь, что слово «прописка» еще знакомо бывшим советским людям?

Итак, я уже в Тбилиси и лихорадочно ищу работу. Кинулся на знакомую табачную фабрику, но получил «от ворот поворот». Им еще нового «останова» не хватало! И я устроился по объявлению «Организации требуются инженеры-конструкторы» на почтовый ящик № 66.

В почтовом ящике

Не подумайте, что это какое-нибудь почтовое отделение, где нужно стоять с высунутым языком, ожидая, что кто-нибудь захочет приклеить марку и воспользуется его влажной поверхностью. Нет, это была серьезная военная организация, где разрабатывались телетайпы для армии. А чтобы не выдавать секрета, организация называлась «Почтовый ящик». Таких «ящиков» по стране были тысячи, и все знали, чем в них занимаются. Спросишь, бывало: «Как пройти к почтовому ящику № 31?» А тебе отвечают: «Это что, к авиазаводу?» И т. д.

Начальник отдела, куда я устраивался, по фамилии Мхитаров, хитрый армянин, тщательно выведывал у меня, почему я не поехал по распределению. Ответ выглядел убедительно: «А кому охота в марганцовую шахту лезть?». Диплом был «красный» — с отличием, и Мхитаров взял меня, но осторожно назначил зарплату всего в 80 рублей.

«Проявишь себя — повысим!» — резюмировал он.

Я соглашался — выбора-то не было! 80 рублей — это около 25 бутылок водки, то есть что-то около 80 долларов получалось по покупательной способности. Но мне нужно было 100 рублей, и я начал «проявлять себя», хотя мне и предложили месячишко осмотреться и привыкнуть.

Я спустился в цех и осмотрел производство, поговорил с мастерами. Узнал у Мхитарова о недостатках изделия. Тот стал перечислять их, но потом пытливо посмотрел на меня и спросил:

«Хочешь задачу, которую никто не может решить, даже я сам? Решишь, тут же на сто рублей переведу. Не можем аппарат на госиспытания выставить из-за этого!».

И он рассказал мне о самом крупном пороке тбилисского телетайпа. Дело в том, что телетайп печатал по принципу печатной машинки, там так же протягивалась красящая лента, причем протягивалась она ненормально быстро. Привод был от единственного торчащего поблизости вала, на который был насажен кулачок-эксцентрик, как на распределительном валу двигателя, если так понятнее. А толкал этот кулачок рычаг с маленьким роликом, раза в три меньше по размерам, чем сам кулачок. Толкнет — лента протянется; но толкал-то он очень часто, так как вал вращался быстро. А понизить его обороты не было никакой возможности — не ставить же редуктор, там места не было вообще никакого. Да и новых деталей не добавишь — их номенклатуру нельзя увеличивать. Вот как хочешь, так и крутись, а обеспечь скорость протяжки ленты в 2–3 раза медленнее, не добавляя ничего! «Это задачка потрудней теоремы Ферма!» — глубокомысленно заметил Мхитаров.

У меня мелькнула остроумная идея, но я все-таки переспросил Мхитарова:

— Точно дадите сто рублей в месяц, если докажу эту теорему Ферма?

Честное слово, при свидетелях говорю! — и он, подозвав к себе ведущего конструктора Хагагордяна и старшего инженера Тертеряна, еще раз пообещал мне прибавку при них.

Надо сказать, что в отделе, где начальником был Мхитаров, инженеры были все армяне. Не всем это нравилось, например, начальнику предприятия — грузину Нижарадзе, да и самим работникам это было не по душе. Нет, не то, что все вокруг были армяне, а то, что они сами были этой национальности.