Новый Мир ( № 4 2010) - Новый Мир Новый Мир

“В качестве рабочей гипотезы хочется предложить возможную трактовку обобщенной личности русского рокера an Sich как мозаичной личности, в которой сочетаются черты истерика, обсессивного, депрессивного, эпилептоида и шизофреника”.

Лев Данилкин. Январские тезисы: что нужно сделать с книжками, чтоб всем от этого стало лучше. — “Афиша”, 2010, 11 января <http://www.afisha.ru/blog/21>.

“Ридеры — инструмент для проектирования лучшего будущего для всех, а не вульгарное средство заработать на новом типе потребления. Общество извлечет больше пользы, если государство само будет внедрять ридеры. Государство должно финансировать их производство — настолько массовое, что они должны быть дешевле, чем везде. Производить их могут на Тайване, если дешевле, — но это должен быть гигантский заказ, позволяющий резко удешевить стоимость ридера, в идеале долларов до 40 — 50. Ридеризация — как всеобщая вакцинация; они должны продаваться везде, максимально дешево”.

“Замена учебников ридерами будет иметь очень долгосрочные последствия: другой тип ученика, другой субъект познания формируется. Еще один потенциальный эффект ридеризации: убить индустрию учебников — мафиозную; крайне лакомый, крайне прибыльный, гарантированный от потерь рынок; если убрать из него бумажную базу, производство, — можно очень много на этом выгадать, сэкономить — и по-другому использовать средства. Кроме того, ридер, в котором информация легко модифицируется, должен компенсировать ослабление человеческого материала, деградацию преподавательской культуры. То есть ридеризация — довольно дешевый способ удержать от падения образовательную сферу, а она страшно просевшая, надо ее любыми средствами вытягивать, за все хвататься”.

XXI век, суконный и прекрасный. Беседу вел Андрей Шарый. — “ SvobodaNews.ru ”, 2009, 29 декабря <http://www.svobodanews.ru>.

Говорит Борис Стругацкий: “Именно тогда мы написали, может быть, самую пророческую свою книжку — „Хищные вещи века”, где совершенно точно угадали наиболее вероятный путь человечества на ближайшие десятилетия, путь к постиндустриальному обществу изобилия, обществу потребления. Этот вариант, который мы тогда представили себе очень хорошо, сейчас реализуется. Смешно: мы-то считали, что пишем антиутопию, мы описываем отвратительный, мерзкий мир. А сейчас прекрасно понятно, что это далеко не самый плохой из возможных миров, — могут быть варианты гораздо-гораздо-гораздо более неприятные и болезненные”.

“Не надо ссылаться на то, что мы говорили 50 лет назад: это бессмысленно. Это было совершенно другое время, были совершенно другие представления о том, что будет завтра, — не через 100 лет, а завтра; это было время энтузиазма, время надежд. Все то, что говорилось до 1968 года, — это фактически благоглупость, красивые мечты о красивом будущем, которому не суждено сбыться. В 1968 году мы поняли это с полной и ужасной ясностью”.

“Точно так же мы никогда не сможем предсказать, понять, увидеть сколько-нибудь подробно мир через 50, а тем более 100 лет. Сейчас мы можем сказать только, что это будет совершенно чужой мир. Это будет мир настолько чужой, что мы даже не будем понимать, что в нем хорошо, а что плохо”.

Александр Долгин. “Искусству не обязательно быть высоким”. Беседовал Андрей Архангельский. — “Огонек”, 2010, № 3, 25 января <http://www.kommersant.ru/ogoniok>.

“С точки зрения потребления культуры вопроса о высоком и низком не существует, потому что такое деление подразумевает лишь два разных взгляда на определение искусства. <…> Но прагматический подход считает искусством все, что работает как искусство. Искусство должно вызывать эмоции, впечатления: то есть если какой-нибудь простенький сериал будет вызывать у людей слезы, вы же не скажете, что эти слезы ложные, или неправильные, или дешевые. И любые слезы от любого искусства будут честными и правильными, и не надо их считать крокодиловыми”.

“Радетели за высокое совсем не понимают главной гуманистической миссии массовой культуры: выравнивание возможностей и удовлетворение всех видов спроса, вкуса и амбиций. Благодаря этому разделению по культурному уровню разные страты, сегменты общества мягко отделены друг от друга и тем самым легко уживаются. Поэтому обижаться на чей-то попкорн — это не понимать, что именно благодаря этому попкорну ты и отличаешь своих от чужих. Социальный гуманизм массовой культуры заключается в том, что система стыкует похожих людей и разводит разных.

— Вы хорошо относитесь к людям.

— Я вообще очень высоко оцениваю людей. Те, кого у нас называют простыми людьми, они на самом деле очень умные. И они отличают плохое от хорошего. И хорошие фильмы и книжки они любят. Просто они не всегда помнят, что это существует, и не знают, где взять”.

Сергей Жадан. “Политических убеждений у меня нет”. Украинский поэт развенчивает мифы о себе, рассказывает об участии в “оранжевой революции” и объясняет, что анархия — это хорошо. Беседовал Юрий Володарский. — “Частный корреспондент”, 2010, 19 января <http://www.chaskor.ru>.

“История махновщины очень противоречива. Когда они занимали города, например Екатеринослав, были и мародерство, и грабежи; видно было, что махновщина — сугубо сельский феномен, в ней участвовали преимущественно крестьяне, и в городе они себя не могли найти, это была чуждая им среда. А вот когда Махно контролировал Гуляйполе, там было больше порядка, чем на территориях, которые держали большевики. Я понимаю, что эти методы трудно было бы распространить на всю Украину, но в границах определенной автономной зоны они работали вполне эффективно. Если бы не было Гражданской войны, прессинга со стороны большевиков и деникинцев, тот социальный эксперимент, которым являлась махновская республика, мог бы реализоваться, как мне кажется”.

“У меня есть идея когда-нибудь написать трилогию исторических романов. Первый был бы посвящен сентябрю 1920 года, когда Махно занял мой родной Старобельск. Он тогда подписал с Троцким очередное перемирие, одним из пунктов которого было отведение территории для создания анархической республики. И Махно просил под это не свое Гуляйполе, а как раз Старобельск”.

“Вот как раз вторая и третья книги этой трилогии были бы посвящены Харькову.

В его истории для меня есть три особо важных момента, вокруг которых и строится некая, опять-таки субъективная, мифология города. Первый — период Гражданской войны, причем не столько создание УССР, сколько провозглашение Донецко-Криворожской Республики. Такой коммунистический футуристический проект, достаточно искусственное образование, собственно, как и сам советский Харьков, который благодаря „красному ренессансу” превратился из провинциального губернского города в промышленного и культурного монстра. Действие второй книги происходило бы в 1933-м — это год смерти Хвылевого и начала репрессий против писателей: все-таки 20 — 30-е годы — это феноменальная веха в истории украинской литературы. И наконец, период Второй мировой: третья книга была бы о Харьковском котле 1942 года”.

Вера Зверева. Менты, педофилы, убогие, звезды... Российская реальность по версии НТВ. — “Искусство кино”, 2009, № 9.

“<...> любое событие, воссозданное на экране, „сделано” камерой, конструировано в языке визуальных образов. За ним всегда — определенная идеология, система взглядов, содержательные приоритеты. Каждый кадр, таким образом, — это учреждение реальности, „факта” или „мнения”, а также их интерпретация, ранжирование по иерархии, включение в те или иные контексты”.

“Если отдельные трактовки происходящего порой вызывают у людей сомнения и вопросы, то в целом поток телерепрезентаций формирует у них чувство доверия, воспринимается как нейтральный, естественный. Медиа ведь в основном ссылаются сами на себя, подтверждают показанное все новыми сюжетами и изображениями, ложащимися в общую устойчивую схему”.

Александр Кабаков. “У большинства никогда не бывает хорошего вкуса”. Беседу вела Веста Боровикова. — “Новые Известия”, 2010, 12 января <http://www.newizv.ru>.

“Профессиональный эгоизм деятелей культуры, которые находят скучной жизнь в тихие времена, я не разделяю. Я считаю, что жить нормально можно только тогда, когда „скучно”. Не дай бог никому веселой жизни. Жизнь должна быть встроена в интересы обывателя. А обывателю веселая жизнь не нужна, ему нужны устойчивость и спокойствие. Культурный уровень никак не влияет на возможность социального коллапса. Нравственный — влияет. Поэтому для меня этика всегда была неизмеримо выше эстетики. Опасность катастрофы существует всегда, просто она не всегда бросается в глаза. Кто мог предположить в годы так называемого застоя, что этому устройству жизни придет конец через десять лет? В восьмидесятом году, в год Олимпиады, никто не мог себе это и представить! А все начало рушиться через четыре года. Напоминание о том, что катастрофа возможна, никогда не бывает лишним”.