Ордынская броня Александра Невского - Дмитрий Абрамов

Неле не могла прийти в себя несколько дней. Сразу же после возвращения с рынка ее уложили на постель. Она была почти в бессознательном состоянии. Ей прикладывали к вискам примочки с уксусом и вином, поили укрепляющими отварами трав. Когда, через день, она смогла осознанно отвечать на вопросы, то сказала, что ей хочется спать, и уснула. Уснула некрепким, полубредовым сном, шептала какие-то непонятные русские слова и призывала во сне к себе кого-то. У ее постели постоянно была девушка из прислуги, часами просиживал ее жених Иоганн, но Неле почти не общалась с ними. Произнесенные во сне, возможно, русские слова, оставляли окружающих в недоумении, заставляли задуматься о том, какие же известия, услышанные Неле на рынке, сыграли с ней такую злую шутку. Больная часто хотела пить, иногда просила вина, и после него крепко, но ненадолго засыпала. Следом странная болезнь вновь возвращалась. За все эти дни она ничего не ела.

Лишь через седмицу Неле пришла в себя. Она самостоятельно поднялась с постели. Посмотревшись в зеркало, увидела, что сильно исхудала. Под большими голубыми глазами, проступили темно-синие тени. Нос заострился, у глаз появились тонкие лучи морщинок. Золотые волосы спутались и свалялись. Грудь опала. Персты рук утончились и слегка дрожали. В первый момент она даже не узнала саму себя. Отворотясь от зеркала и перекрестясь на Распятие, она села на постель, уткнулась лицом в длани и тихо, беспомощно заплакала. В ее сознании господствовала лишь одна мысль, ей не хотелось жить далее. Иоганн подошел к ней и пытался заговорить, но она просила оставить ее, и обиженный жених удалился из спальни.

Лишь очередная беда возвратила ее к жизни. Стояло солнечное и теплое утро конца мая. Но вдруг в утренней, безмятежной тишине раздался тревожный, сокрушавший покой, надежды и саму жизнь людей гул набатных колоколов. Проснувшаяся от этого гула Неле услышала, как залаяли дворовые псы, как заржали лошади, как по улице застучали кованые копыта коней, как что-то стали с тревогой и испугом кричать люди. В течении десяти минут город превратился в растревоженный улей. Смутное чувство тревоги родилось и у Неле в душе, но она не встала с постели. Шум в городе все нарастал. Через полчаса в спальню к девушке кто-то постучал и позвал ее тревожным голосом. Кажется, это был Иоганн. Она поднялась с постели, надела поверх голубой рубашки темно-синий сюрко, накрыла голову темным шапероном. Затем подошла к двери, отодвинула небольшой засов и открыла ее. У порога спальни стоял облитый кольчугой с тяжелым длинным мечом на поясе ее жених. Левой рукой, согнутой в локте, он держал круглый шелом с кольчужной бармицей. Голова была обнажена, кожаный капюшон-подшеломник облегал широкие плечи. Волнистые светлые волосы ниспадали к плечам. Взгляд его голубых глаз был наполнен любовью и тревогой. Неле опустила глаза, сразу поняв, что происходит. Он объявил ей, что уходит на войну, биться с русскими, которых привел к Дорпату новгородский король Ярослав. Затем, помолчав минуту, добавил, что не знает, возвратится ли живым, да и вообще нужна ли ему жизнь, если возлюбленная холодна к нему. Поклонившись ей, он было сделал шаг назад, и уже хотел развернуться и пойти прочь, как вдруг Неле бросилась к нему на грудь и, зарыдав, просила простить ее. Вся в слезах она просила, умоляла его возвратиться живым, просила поберечь себя ради нее, потому что он нужен ей, потому что она совсем одинока на этом свете. Она рыдала, обнимая его плечи руками, обливала слезами кольчугу на его груди и уверяла, что ежечасно будет молить Господа Христа, Пресвятую Деву и святого Христофора о том, чтобы он остался жив. Она опустилась перед ним на колени, охватила его бедра, обтянутые кольчужными чулками, и просила возвратиться к ней. Он поднял ее с колен, обнял за плечи, поцеловал в уста и посмотрел ей в очи. Неле утерла глаза перстами и взглянула на Иоганна. В его голубых глазах стояли слезы.

Заревом пожаров залито было все левобережье Эмбаха. Запахом гари и дыма напоен был воздух. Вновь война сеяла смерть в Чудской земле. Вновь плакали женщины и дети, угоняемые в полон. Ворота городов, замков и факторий были затворены, мосты подняты, а на стенах и в башнях стояли на стороже одетые в доспехи, потные, мучимые солнечным жаром, готовые к нападению кнехты и лучники. Внутреннее пространство городов и замков было предельно заполнено народом, сбежавшимся из окрестных селений. Не хватало воды, продовольствия и теплый весенний воздух был уже смраден и тяжел для десятков тысяч людей и животных, дышавших и располагавшихся среди нагретых солнцем и плохо продуваемых ветром площадей, близ оборонительных стен, башен, домов, кирх, конюшен, пекарен, кузниц и гончарных мастерских.

Русские полки не успели дойти до Юрьева пятнадцати верст, как передовой дозор донес, что там уже знают о их приближении и город готов к обороне. Мост через Амовжу (Эмбах) был сожжен, а на противоположной стороне реки у града собирался большой сторожевой полк юрьевцев. По всему было видно, что кто-то предупредил немцев. Князь Ярослав остановил войска в десяти верстах от города и велел распустить «воя своя в зажитие воевать», т. е. разорять, грабить и жечь дальние и ближние окрестности Юрьева. Все делалось для того, чтобы щедро расплатиться с немцами и чудью за Тесово, Изборск и надолго отбить у них охоту к нападениям на рубежные русские земли. На третьи сутки стояния русских под Юрьевом дозоры принесли известия, что сторожевой отряд юрьевских немцев и чуди двинулся по правому берегу Амовжи к месту, где ниже по течению реки был брод. Туда же, по словам дозора, двигалось немецкое войско из Медвежьей Головы. Общая численность вражеской рати могла быть равной численности русских полков. Князь Ярослав велел воеводам и тысяцкому срочно возвратить всех воев из зажитья, и уже к вечеру выступил со своими полками на восток — к месту возможного «перелаза» немцев через Эмбах. К полуночи русские полки остановились в версте от берега реки. Было видно, как верстах в трех за рекой и ниже по ее течению, горели многочисленные костры немецкого войска.

В шатре Ярослава Всеволодовича уже за полночь собрался военный совет. Решали, как встречать утро. Часть воевод и новгородский тысяцкий предлагали подойти к броду и отбивать немцев от берега на «перелазе». Затем слово взял Борис Творимирич, который вместе с дядькой Феодором Даниловичем высказался против того. По их словам немецкий отряд из Медвежьей Головы, видимо еще не соединившийся с юрьевцами, мог во время боя перейти реку выше или ниже по течению и ударить русичам в плечо или спину. Князь Александр впервые бывший на военном совете перед схваткой с затаенным дыханием слушал, что говорили старшие и опытные воеводы. Он устал, хотел спать, был голоден, но держался наравне с другими, стараясь казаться взрослее.

Выслушав всех, Ярослав Всеволодович наконец объявил свое решение. Войскам надлежало отдыхать, дожидаться рассвета и готовиться к брани, не сходя с места. С рассветом же пешему новгородскому ополчению велено было готовить плоты на реке. Делать это надлежало для того, чтобы отвлечь внимание немцев ложной угрозой переправы и нападения на Юрьев. Кроме того, это заставит юрьевцев поторопиться начать «перелаз» через брод, чтобы напасть первыми и, следовательно, не даст им времени совокупиться с подмогой из Медвежьей Головы.

Лишь только стало светать, в окрестных чудских весях и деревеньках застучали топоры, зазвенели пилы. Новгородские плотники взялись за секиры, лома и багры, круша и разнося уцелевшие от пожара постройки. Бревенчатые клети быстро разваливались под рукой умелых новгородцев. Бревна свозили, стаскивали, скатывали к реке и сшивали их в плоты. Немецкая сторожа на противоположном берегу Эмбаха сразу заметила это и дала знать предводителям юрьевской рати. Те решили не медлить и начать переход через реку. Как только солнце ярко осветило окрестности, немецкая конница «полезла» через брод. Вода здесь доставала конского седла, а местами было и глубже. На лодках к ошему берегу реки гребли кнехты и пешцы с луками, прикрывая рыцарскую конницу. Однако на противоположном берегу никто не встречал юрьевцев. Подмога из Медвежьей Головы была уже на подходе — верстах в пяти от брода. А выше по течению — верстах в двух от места переправы готовились к соступу русские полки.

Князь Александр находился рядом с батюшкой. Под ним был крепкогрудый серый жеребец, тревожно прядавший ушами и бивший правым передним копытом о землю. Одесную княжеского окружения проходил на рысях переславский полк. Вои на скаку, закрывая дланями глаза от яркого солнца, всматривались в даль на юго-восток, крестились, приветствовали князей. Кто-то второпях надевал на голову, покрытую подшеломником, островерхий шелом и застегивал скрепу бармицы. Молодь готовила луки и стрелы. Опытные вои брались за копья, отстегивая ременные петли, которыми те крепились за спиной и у десного бедра. Поднимаемые вверх остриями сверкавшими на солнце, копья колыхались как камыш под ветром и клонились в сторону врага. Вои напряженно потягивали удила, привставали на стременах, поднимали на руки круглые щиты. То там, то здесь мелькала, свистела и щелкала хлестким ударом конская плеть, подгонявшая застоявшихся за ночь коней, и те шли резвее. Иногда слышалось крепкое матерное слово верхового. Кони тревожно ржали. Приглушенный травой и мягкой землей топот копыт будоражил сердца. Ветерок доносил до княжеского окружения крепкий запах свежего конского навоза и пота. Полк спускался с холма, заливая железным потоком прибрежную долину. Настроение общего напряжения и сосредоточенности передалось Александру. Молодой князь понял, что ему становится страшно. Переславцы, сойдя в долину, строились перед соступом. От них до юрьевских немцев, «перелезших» через реку, было не более версты.