Тайная история атомной бомбы - Джим Бэгготт

Ему вторил Дибнер: «Просто официальные лица были заинтересованы только в немедленном результате. Они не принимали долговременного подхода к работе — и этим ситуация отличалась от той, что сложилась в Америке».

«Даже если бы мы достигли всего, чего хотели, — говорил Вайцзеккер, — никак нельзя предположить, продвинулись бы мы до тех рубежей, на которых сейчас находятся англичане и американцы. Несомненно, мы отставали от наших противников самую малость, но на самом деле все мы были убеждены, что эту вещь нельзя создавать до окончания войны».

Гейзенберг думал иначе. «В принципе, это не так, — говорил он. — Могу сказать, что я был абсолютно уверен, что нам удастся создать ядерный [реактор], но никогда не думал, что мы сможем сконструировать бомбу и в глубине души был искренне счастлив, что мы должны сделать именно реактор, а не бомбу. Следует это признать».

«Если бы мы хотели сконструировать бомбу, то, вероятно, сосредоточились бы на разделении изотопов, а не на работе с тяжелой водой», — отвечал Вайцзеккер.

На этом Ган вышел из общей комнаты. Вайцзеккер продолжал: «Если бы мы начали работать достаточно рано, что-то могло получиться. Если им удалось создать бомбу к лету 1945-го, то мы при некотором везении могли бы справиться к зиме 1944–1945».

«В результате мы могли бы стереть с лица земли Лондон, но мир так бы и не завоевали, — говорил Виртц. — В итоге на нас просто сбросили бы такую же бомбу».

Вайцзеккер вернулся к более ранней теме: «Не думаю, что сейчас нам следует извиняться, — ведь успеха мы так и не достигли. Если бы мы вложили в работу столько же сил, сколько американцы — а ведь они хотели создать бомбу, — то у нас, вероятно, все равно бы ничего не получилось, так как они разбомбили бы наши заводы». Возможно, он подразумевал диверсию Союзников в Веморке, а также частые бомбардировки немецких заводов на исходе войны.

Позже в той же беседе Виртц развил Lesart Вайцзеккера. «Я думаю, что случай очень характерный, — отметил Виртц. — Немцы совершают открытие, но не используют его, зато используют американцы. Должен сказать, я не ожидал, что американцы на это решатся».

Расстроившись из-за критики Коршинга в адрес руководства проекта, из комнаты вышел Герлах. Он направился в спальню и, оказавшись в ней, тихо зарыдал — его всхлипывания записали жучки. Ган, Лауэ и Гартек пришли к Герлаху, чтобы его утешить. В своем отчете Риттнер отметил, что Герлах, когда-то надеявшийся, что их работа с ураном поможет «добиться мира», теперь напоминал генерала, потерпевшего поражение и не имевшего другого выхода, кроме как застрелиться.

Когда Гартек вошел в комнату, Герлах спросил его: «Скажите, Гартек, ведь жалко, что нашей цели достигли другие?»

«Меня это обрадовало», — ответил Гартек.

«Да, — продолжал Герлах, — но ради чего мы работали?»

«Чтобы построить [реактор], — отозвался Ган, — чтобы синтезировать элементы, рассчитать вес атомов, получить масс-спектрограф и радиоактивные элементы, происходящие от радия».

«Нам не удалось создать бомбу, но мы могли бы создать [реактор], — размышлял Гартек. — И я сожалею о том, что мы не смогли. Если бы вы присоединились к нам годом ранее, Герлах, то, я думаю, у нас бы получилось — пусть не с помощью тяжелой воды, а с применением низких температур. Но когда вы пришли, было уже поздно. Превосходство врага в воздухе было слишком велико, и мы ничего не могли поделать».

Lesart

Вряд ли кто-то из этих ученых спал в ночь после бомбардировки Хиросимы. Лауэ беспокоился за психическое состояние Гана. Других волновал Герлах. Все бодрствовали до самого утра — чтобы не допустить самоубийства Гана. В своем дневнике Багге написал о беседе с Лауэ в час ночи. «Когда я был молод, — сказал ему Лауэ, — я хотел заниматься физикой и видеть, как на моих глазах вершится история мира. Я занимался физикой и был свидетелем мировой истории. Теперь, в старости, я действительно могу это утверждать».

Аргумент Гейзенберга, что немецкие физики не пытались создать бомбу, так как не рассчитывали завершить работу до конца войны, для Вайцзеккера был слишком неоднозначным с моральной точки зрения. На следующий день он доработал свой Lesart: «В истории останется свидетельство о том, что американцы и англичане создали бомбу, — сказал он, — а немцы, работавшие при режиме Гитлера, сконструировали действующий [реактор][159]. Иными словами, мирная разработка уранового [реактора] была осуществлена именно в Германии, тогда так американцы и англичане создали смертельное оружие».

Итак, по версии Вайцзеккера, Союзники создали и применили «аморальное» оружие, а немецкие физики не хотели делать этого по моральным причинам, но могли бы сделать, если бы действительно хотели.

Теперь физики волновались, что пресса неправильно осветит их работы, и по предложению Риттнера согласились составить меморандум и внести в него все необходимые поправки. В этом меморандуме, датированном 8 августа, декларировалось, что «Урановое общество» никогда всерьез не рассматривало возможность создания бомбы.

В начале войны была сформирована исследовательская группа, перед которой поставили задачу изучить практическую применимость [ядерной] энергии. К концу 1941 года завершился предварительный этап работ, показавший, что ядерную энергию можно использовать для получения тепла и, следовательно, для управления механизмами. С другой стороны, в обозримом будущем создать бомбу не представлялось возможным, располагая теми техническими мощностями, которые имелись в Германии. Поэтому последующие работы были направлены в основном на решение проблем, связанных с [реактором], а для таких исследований требовался не только уран, но и тяжелая вода.

Кроме того, меморандум должен был подкрепить статус Гана как первооткрывателя ядерного распада, занизив роль Лизы Мейтнер:

Открытие Гана проверили во многих лабораториях, в частности в Соединенных Штатах, вскоре после публикации. Многие исследователи — первыми среди них были, по-видимому, Фриш и Мейтнер — указывали на то, что при распаде урана должна выделяться огромная энергия. С другой стороны, Мейтнер покинула Берлин за полгода до открытия Гана и сама не участвовала в этом открытии.

Причины отъезда Мейтнер не объяснялись. А Гану было очень удобно забыть о переписке, которая шла между ним и Лизой, в помощи которой он очень нуждался.

Меморандум подписали все десять физиков. Но на Багге, Дибнера, Коршинга, Вайцзеккера и Виртца — чтобы они поставили подписи — пришлось надавить Гейзенбергу. Лауэ подписался, выразив с меморандумом согласие, но подчеркнул, что не играл никакой роли в ходе описанных работ.

Путаное объяснение

На следующие несколько дней Гейзенберг поставил задачу разобраться, как Союзникам удалось создать бомбу. 14 августа он провел в группе семинар, который очень выразительно показал, насколько слабо многие немецкие физики ориентировались даже в основополагающих принципах работы атомной бомбы.

К тому времени Гейзенберг уже отказался от метода, который привел его к ложному выводу об использовании тонн урана-235, но он все еще был далек от формулы расчета критической массы, основанной на цепной реакции на быстрых нейтронах, — эту формулу ранее разработали Фриш и Пайерлс. Всю методологию, согласно которой для бомбы требовалось от десяти до ста килограммов ядерного топлива, казалось, забыли. Хотя теперь Гейзенберг и двигался в верном направлении, в ходе семинара он так и не смог ясно описать разницу между физикой бомбы и физикой реактора.

На самом деле это недостаточное понимание разницы прослеживалось на семинаре с самого начала. Гейзенберг открыл заседание словами: «Я считаю, рассматривать бомбу, сконструированную с применением урана-235, нужно с опорой на методы, которыми мы все время пользовались при создании нашего уранового механизма». Далее он сказал: «Мы действительно очень хорошо понимаем все аспекты функционирования этой бомбы». В самом общем смысле Гейзенберг способен был постичь некоторые принципы работы урановой бомбы «Малыш», но к концу семинара стало ясно, что это понимание было решительно не полным. Замечания, которые делали коллеги Гейзенберга, только вносили дополнительную путаницу.

Когда в Гейдельберге Гаудсмит допрашивал Гейзенберга, сидя прямо напротив него за столом, ситуация казалась голландскому физику одновременно смешной и грустной. В начале войны физики из стана Союзников очень высоко оценивали потенциал своих немецких коллег и боялись, чем же смогут обогатить арсенал Гитлера эти люди, объединив свои таланты. В сентябре 1941 года Бор возвращался со встречи с Гейзенбергом с острым ощущением того, что в Германии было сделано все необходимое для создания атомного оружия. Именно эти опасения породили «Трубные сплавы» и Манхэттенский проект. И в конечном итоге стали причиной трагедий, произошедших в Хиросиме и Нагасаки.