История Парижской Коммуны 1871 года - Проспер Оливье Лиссагарэ

Революционная журналистика имела честь понести некоторые потери в своих рядах. Юный Морото за две статьи — только две — в «Салю Публик» был осужден на смерть. Альфонса Гумберта а три–четыре статьи в «Пер Дюшен» приговорили к пожизненной каторге.

Других журналистов приговорили к заключению в крепость. В чем состояло их преступление? В защите Коммуны. Между тем Коммуна ограничилась закрытием газет, поддерживавших версальцев. Фактически, трибуналу поручили искоренить революционную партию.

Страх перед будущим делал их неумолимыми. После многочисленных убийств на улице Розьер, они хотели также организовать бойню во имя Леконта и Клеман—Тома. Реальных исполнителей казни генералов они не искали. Взрыв ярости, стоивший жизни генералам, был стихийным, таким же внезапным, в результате которого погибли в 1789 году Флисель, Фулон и Бертье. Участниками драмы был легион, поэтому найти виновных было невозможно. Военные судьи выбирали обвиняемых наугад точно так же, как их коллеги отбирали для расстрелов первых попавшихся людей на холмах Монмартра.

«Симон Майер, — говорится в отчете, — пытался в последний момент защитить заключенных, а Каздански делал все возможное для предотвращения расправы. Толпа оскорбляла его и сорвала его золотые галуны». Эрпин- Лакруа прилагал отчаянные усилия. Лагранж, отказавшийся сформировать расстрельную команду, настолько считал себя невиновным, что добровольно предстал перед судьями. Отчет сделал его главным обвиняемым, наряду с Симоном Майером, Каздански, Эрпин—Лакруа и сержантом Верданье, который 18‑го марта поднял свое ружье прикладом вверх.

Суд вершился полковником Обером, глумливым, мелодраматическим изувером. Вопреки усилиям его и комиссара, против пленников не было обнаружено ни одной улики. Даже армейские офицеры, соратники генерала Леконта, свидетельствовали в их пользу. — Симон Майер делал все возможное для нашего спасения, — говорил командир Пуссарг. Офицер слышал, как один голос кричал: — Без суда не убивайте даже предателей, сформируйте трибунал. — Так говорил буквально Эрпин—Лакруа. Из всех обвиняемых свидетель узнал только Майера. Другой офицер дал такие же показания. Верданье доказывал, что во время казней он находился в хижинах Курселя. Обвинение все отрицало, но не могло обеспечить ни одного свидетеля. Рибемонт доказывал, что противодействовал толпе в помещении на улице Розьер. Против Масселота не было никаких иных улик, кроме свидетельств некоторых враждебных ему женщин. Они утверждали, что слышали его хвастовство, как он расстреливал генералов. Капитан Беньо, адъютант военного министра, присутствовавший на месте казни, наоборот, подтвердил, что генералов окружила толпа солдат. Де Майефю сообщил, что расстрельная команда состояла из девяти солдат, и назвал полки, где они служили.

Здесь не привлекались даже фальшивые свидетели, как на суде членов руководства Коммуны, и все же обвинение, вместо того чтобы освободить их, проявило наибольшее жестокосердие в отношении людей, которые с риском для жизни пытались спасти генералов. Комиссар пригрозил арестовать свидетеля, который отозвался тепло о пленнике. После нескольких заседаний они обнаружили, что судили одного обвиняемого вместо другого. Председатель суда велел прессе замолчать инцидент. Каждое заседание, каждое новое свидетельство отметало доводы обвинения и делало наказание невозможным. Тем не менее, 18‑го ноября Верданье, Майеру, Эрпин—Лакруа, Масселоту, Леблону и Альденхофу вынесли смертные приговоры. Другие наказания варьировались от каторги до тюремного заключения. Одному из осужденных Леблону было всего пятнадцать с половиной лет.

Удовлетворив армию, суды, как учтивые придворные, отомстили тем, кто обижали Тьера. Функционер Фонтэнь, которому Коммуна поручила взорвать дом Тьера, уничтожившего сотни домов, предстал перед пятым трибуналом. Этот трибунал делал все возможное, чтобы сделать из подсудимого вора. Всем известно, что мебель Тьера и серебряная посуда были отправлены в Гарде—Мёбль, произведения искусства — в музеи, книги — в публичные библиотеки, белье — в лечебницы, и что после захвата города войсками карлик вернул свое имущество. Часть его сгорела во время пожара в Тюильри. Обвинительный акт инкриминировал Фонтэню присвоение недостающего имущества, хотя в его доме были обнаружены всего две медали, не имеющие ценности. На такое обвинение Фонтэнь, считавший, что всей своей долгой жизнью доказал неподкупность и честность, мог ответить только слезами. Сотрудники «Фигаро» долго смеялись над этим. Фонтэня осудили на двадцать лет каторги.

28‑го ноября Ассамблея возобновила расстрелы. Тьер, искусно навязавший депутатам право осуществления наказаний, переименовал Комиссию по помилованию в Палату. Она состояла из пятнадцати членов, поставщиков провианта из Смешанной комиссии 1852 года, крупных собственников, закоснелых роялистов (251). Один из них, маркиз Кенсон во время уличных боев инспектировал казни в Люксембурге. Председатель Палаты, Мартель, был старым распутником, продававшим помилования хорошеньким адвокатессам.

Первые дела, которые они рассматривали, были дела Росселя и Ферре. Либеральная пресса тепло отнеслась к молодому офицеру. В этом человеке, с его беспокойным умом, лишенным опасных политических убеждений, который так бесцеремонно повернулся спиной к Коммуне, буржуазия признала одного из своих блудных детей. Кроме того, он принес публичное извинение. Пресса опубликовала его мемуары, в которых он бранил Коммуну и федералов. День за днем газеты рассказывали о жизни пленника, о его возвышенных беседах с протестантским духовником, о душераздирающих встречах с семьей. О Ферре не публиковалось ни слова, за исключением замечаний, что он «ужасен». Его мать умерла в состоянии безумия. Брата заключили в казематы Версаля как сумасшедшего. Отец был заключенным цитадели Фурас. Сестра, девятнадцатилетняя девушка, молчаливая, погруженная в себя, стоическая работала дни и ночи за двадцать франков, которые каждую неделю отсылала своему брату. Она отказалась от помощи друзей, не желая делить с кем–либо честь выполнения своего благочестивого долга. В самом деле, невозможно вообразить что–нибудь более «ужасное».

Исполнение смертных приговоров осужденным отложили на двенадцать недель. Наконец, 28‑го ноября в шесть часов утра им сообщили о предстоящем исполнении смертного приговора. Ферре встал с кровати без проявления каких 0-либо эмоций, отказался от встречи с капелланом, написал письма к военному трибуналу с просьбой освободить отца и к сестре с просьбой похоронить его так, чтобы друзья могли с ним встретиться снова. Россель, вначале пораженный, затем побеседовал со своим духовником. Он написал письмо, с просьбой не мстить за его смерть — совершенно бессмысленное опасение — и вознес благодарности Иисусу Христу. Их товарищем в смерти был сержант 45‑го линейного полка, Буржуа, который перешел на сторону Коммуны и продемонстрировал такое же хладнокровие, как Ферре. Россель возмущался, когда на него надели наручники, Ферре и Буржуа не снизошли до протеста.

День едва занялся, было очень холодно. У холма Сатори 5 000 вооруженных солдат окружили три белых столба, каждый из которых сторожили двенадцать палачей. Командовал полковник Мерлин, объединив в себе, таким образом, три функции — победителя, судьи и палача.

Зрителей представляли любопытные соглядатаи, офицеры и журналисты.

В 7 часов появились телеги с осужденными. Забили дробь барабаны, зазвучали трубы. Пленники сошли на землю в сопровождении жандармов. Россель, проходя мимо группы офицеров, отдал им честь. Отважный Буржуа, глядя на происходящее с безразличным видом, прислонился к среднему столбу. Последним подошел в черном костюме Ферре, дымя сигарой. Ни один мускул не дрогнул на его лице. Он поднялся четким, ровным шагом и прислонился к третьему столбу.

Россель в присутствии адвоката и духовника попросил разрешения скомандовать залп. Мерлин не разрешил. Россель пожелал пожать ему руку в знак одобрения приговора. Тот отказался. Во время этих переговоров Ферре и Буржуа оставались неподвижными и безмолвными. Чтобы прекратить излияния Росселя одному офицеру пришлось сказать, что он продлевает мучения двух других пленников. Наконец, ему повязали вокруг глаз повязку. Ферре отшвырнул повязку и уставился глазами в очках прямо на строй солдат.

Зачитали приговор, адъютанты взмахнули саблями и прозвучали выстрелы. Россель и Буржуа рухнули на землю. Ферре оставался стоять, ему попали только в бок. По нему дали еще один залп и он упал. Солдат, вставивший дуло ружья ему в ухо, выбил ему мозги.

По знаку Мерлина, зазвучали фанфары, и, имитируя обычаи каннибалов, войска прошли триумфальным маршем мимо трупов. Какие бы вопли ужаса исторгла бы из себя буржуазия, если бы федералы прошли под музыку мимо казненных заложников!