Последняя охота Серой Рыси - Чарлз Робертс

Случай помог пуме. Поздно ночью цирк достиг маленького городка, расположенного среди холмов. Поезд запоздал на несколько часов. Ночь была темная. Всюду чувствовалась какая-то тревога и растерянность. Короткая дорога со станции в поле, где надо было раскинуть палатки, была настолько в плохом состоянии, что можно было усомниться в самом ее существовании. Она шла по краю крутого оврага. В темноте одно из колес повозки с клеткою Короля по самую ступицу погрузилось в огромную зияющую рытвину. От силы толчка часть окраины оврага обвалилась и рухнула на дно, увлекая за собой лошадей. Крышка клетки разбилась, вдребезги.

Мрак был для глаз пумы лишь приятными и удобными сумерками. Она увидела отверстие, достаточно большое, чтобы протиснуться в него, а за ним, за дикими криками и колеблющимся пламенем фонарей, — густой, темный лес под бледным небом. Прежде чем люди успели спуститься к месту крушения, она вышла из клетки. Она была свободна. Припав брюхом к земле, она бесшумно продвигалась все вперед и вперед и достигла леса, прежде чем люди узнали о ее бегстве. Она понеслась прямо вперед, осторожно, но быстро. Через пять минут добрая половина служителей цирка, вооруженная веревками, вилами и фонарями, отправилась по горячим следам пумы. Еще через пятнадцать минут около половины мужского населения города было привлечено к делу и с увлечением бросилось в погоню за пумой. Но зверь был уже далеко и продвигался вперед так быстро, как никогда не могла бы этого сделать обыкновенная дикая пума. Ее жизнь среди людей не дала ей никаких познаний о деревьях, и поэтому у нее не было злополучной привычки карабкаться по ним и скрываться в ветвях, чтобы подсмотреть, что намерены делать ее преследователи. Она решила бежать, чтобы освободиться или, может быть, найти своего пропавшего хозяина, и потому бежала прямо вперед. Через час или два она добралась до скалистого изрезанного горного хребта, совершенно непроходимого для человека, через который разве только днем можно было как-нибудь пробраться. С легкостью она поднялась на вершину. Там, на одинокой высоте, она почувствовала себя в безопасности и легла немного отдохнуть. Потом она двинулась в путь по длинному, извилистому западному склону и на рассвете вступила в глухую лесистую долину, где было много ручьев.

К этому времени она проголодалась. Дичи встречалось много. После двух или трех унизительных попыток поймать кролика — наша пума в своей жизни охотилась только за мертвой бараниной — она поймала жирную куропатку, и к ней вернулось самоуважение. Возможно, что она остановилась бы здесь, хотя нигде тут не видно было Томазо. Но за долиной, дальше к западу, она увидела горы, которые странно влекли ее к себе. В особенности привлекала ее одинокая остроконечная вершина, сверкавшая серебром и сапфиром и высоко вздымавшаяся над беспорядочно разбросанными холмами. Она знала теперь, что шла именно туда, и останавливалась лишь в случае крайней необходимости, для охоты или сна. Клетка, арена, бич, Ганзен, медведь и даже гордое возбуждение при исполнении номера с горящими обручами быстро потускнели в ее воспоминании и погрузились во мрак забвения, вытесненные вторжением новых чудесных впечатлений. Под конец, достигнув изрезанных гранитных склонов Белой горы, она почувствовала странное удовлетворение.

Охота в этих местах была хорошая. Но, несмотря на то, что пума чувствовала себя удовлетворенной, она не пыталась устроить себе здесь логово, а продолжала прокладывать себе дорогу все дальше в гору. Чем выше она поднималась, тем сильнее росло в ней чувство довольства, и она даже не испытывала более тоски по своем хозяине. В ней пробуждались дремавшие прежде инстинкты. Она дичала. Только тогда, когда она натыкалась на длинный и глубокий след ноги в сырой земле у источника или на клок медвежьей шерсти, или на истертую и исцарапанную когтями кору дерева, ею вновь овладевали воспоминания. Тогда она прижимала уши, глаза ее загорались зеленым огнем, она била хвостом и, припав к земле, грозно вглядывалась в чащу, ожидая увидеть там своего смертельного врага. Она не научилась еще в совершенстве различать новый запах от старого.

Около этого времени на Белую гору по следам огромного медведя взбирался охотник, переселенец из восточных штатов, расположившийся лагерем неподалеку в долине. Гибкий, с худощавым, смуглым и выразительным лицом, он шел по опасным следам с такой беспечностью, которая обнаруживала, что он никогда вблизи не видел бурого медведя. След шел вдоль узкого выступа по окраине крутого склона, поросшего кустарниками. У подножия склона на толстой ветке огромная пума прилегла и высматривала, не пройдет ли мимо подходящая добыча. Привлеченная шумом над головой, она взглянула вверх и увидела охотника. Это, конечно, не был Томазо, но он напоминал ей его, и пронзительные глаза пумы смотрели на охотника очень благосклонно. У нее не было дурного чувства ни к кому из людей, за исключением шведа.

Кроме пумы, еще кое-кто услышал неосторожные шаги охотника: их уловил медведь, который остановился и прислушался. Ого, кто-то преследует его! В бешенстве он повернулся и шумно пустился назад, чтобы посмотреть, кто же это осмелился идти за ним. Обогнув скалу, он столкнулся лицом к лицу с человеком и тотчас же бросился к нему с глухим, гортанным ворчаньем.

Охотник не имел времени даже на то, чтобы поднять тяжелую винтовку на плечо. Он выстрелил наугад, не целясь, едва успев слегка приподнять ружье. Пуля куда-то попала, но, несомненно, не туда, куда нужно было, так как не задержала яростного нападения даже и на секунду. Но встретить атаку — значило быть мгновенно сметенным с лица земли. Оставался только один путь. Охотник увидел далеко под собой освещенные солнцем и показавшиеся ему мягкими густо растущие кусты. Он спрыгнул с выступа прямо вниз. Склон был крутой, но не отвесный, и к тому же он попал в самую чащу, что сильно смягчило падение. Ружье выпало у охотника из рук и отлетело далеко в сторону. Он вскочил, цепляясь за кусты, но не мог удержаться. Кубарем катясь вниз, с глазами и ртом, набитыми пылью и листьями, оглушенный падением, но в полном сознании, он наконец скатился в болотистую яму под корнями огромного дерева, выступавшего вперед.

Первым его ощущением, после того как он прочистил себе глаза и рот, было то, что он не мог поднять левую руку; вторым — что он, по-видимому, попал из огня да в полымя. В отчаянии, плотно сжав зубы, он вытащил из-за пояса свой длинный охотничий нож и, поднявшись на колено, решил с честью выйти из предстоящего ему решительного боя. На ветке, почти над его головой, менее чем в шести футах от него, прилегла, готовая к прыжку, самая огромная пума, какую ему приходилось видеть. Когда он очутился лицом к лицу перед новой смертельной опасностью, мысли его прояснились, и с новой силой напряглись все его нервы и мускулы. Положение его было безнадежно, он знал это, но сердце его отказывалось верить этому. Вдруг, к изумлению своему, он заметил, что пума смотрела вовсе не на него, а куда-то далеко, через его голову. Он последовал глазами за ее взглядом, и сердце его снова упало: на этот раз все надежды рушились окончательно. С откоса быстро спускался медведь. Из его открытой воспаленной пасти текла слюна.