Коридоры памяти - Владимир Алексеевич Кропотин

собой и никем больше. В одной родине, чьими просторами, растущим могуществом и богатством, чьими достижениями он гордился, все были равны и счастливы, все являлись хозяевами своей судьбы, и всех ожидало необыкновенное будущее. В другой родине жилось несравнимо труднее. В одной родине его товарищи и он были окружены заботой и вниманием, в другой родине люди сами заботились о себе и не рассчитывали на помощь со стороны. В одной родине ему принадлежали все города и села, заводы и фабрики, в другой родине у него не находилось ни своего города или поселка, пи своей реки или озера, даже столица страны, где жили Годоваловы, Попенченко и вернувшиеся с Дальнего Востока Гривневы, принадлежала будто только им и совсем не принадлежала ему.

Глава шестая

Где он? Дима ничего не узнавал. Пол и стены фойе вздрагивали. Медные тарелки духового оркестра оглушительно гремели над самой головой. Всюду в стремительной круговерти двигались манекены. Одни в черных мундирах при поясах с начищенными бляхами и вертикальными рядами блестящих пуговиц, в черных брюках клешах с лампасами и в черных ботинках. Волосы коротко подстрижены, затылки круты, молодые лица тверды и красивы. Другие — в платьях, кофточках и юбках, в туфлях на высоких каблуках. Подпрыгивали оформившиеся груди, стройно вырисовывались икры ног и крутые бедра, круглились ягодицы. Диме казалось, что он находится в каком-то незнакомом месте. А ведь только что он со всеми вместе шел по коридорам мимо классов и кабинетов, привычно ощущая в товарищах себе подобных.

Вот один манекен, галантно поднимая руку другого за кончики пальцев, повернулся и оказался некрасивым, черноватым Солнцевым с острым оттопыренным носиком на вогнутом лице. Прокружил мимо образцовый Руднев. Третий манекен был повернут к Диме затылком с белой полоской кожи под высоко и будто под линейку подбритыми волосами. По этому затылку и полоске кожи Дима узнал Брежнева. За ним появилась суженная в висках голова, тугие щеки с твердыми ямочками, напряженней подбородок и колонна шеи в вороте мундира — Попенченко. Быстро переступая крупными громоздкими ногами, он старательно вел свою пару. Мелькнул и тут же исчез Хватов. На миг дольше продержался Уткин. Еще дольше маячила возвышавшаяся как поплавок маленькая голова Зигзагова. Тут же танцевал и совсем непохожий на манекен сибиряк Кедров.

Но что это? Диме показалось, что танцевали все ребята. Догадка, однако, так и осталась неосознанной, оборвалась вместе с музыкой. Все смешалось. С возбужденными, искательными, сосредоточенными лицами манекены пробирались куда-то сквозь образовавшуюся толпу. Какое-то время Дима снова ничего не узнавал. Но вот мелькнуло знакомое. Скользивший по фойе взгляд вернулся к девушке со светлым понятливым лицом в простой белой кофточке, с простыми коротко спадавшими волосами. Заинтересованно поглядывая на собравшихся, она как своему что-то говорила… Брежневу. Отвечая ей, тот серьезно улыбался и поглядывал туда же.

«Так они с тех пор и встречаются», — понял Дима.

Мысль, что не только Брежнев, Руднев, Кедров, но все были с девушками, еще только витала где-то, но уже обеспокоила его.

«А вот и наши», — подумал он.

Группа ребят его взвода объединенно стояла рядом с рослой, худой девушкой с необычно ярким румянцем на длинных щеках. Он разглядел что-то похожее на жилет, чрезвычайной белизны оборчатую блузку и просвечивающий сквозь нее плоский лифчик. Девушка казалась стерильно чистой и вся светилась. Что-то там говорили и с превосходством поглядывали по сторонам Руднев и Высотин.

Когда звон медных тарелок снова оглушил Диму, привлек внимание Витус. Побледнев, он остановился перед стенкой девушек, кому-то, крупно кивнув, протянул руку. Девушка оказалась на голову выше его, но он уверенно обхватил ее за талию и повел. Последними, кого Дима увидел прежде, чем все завертелось, оказались те же Руднев и Высотин, приглашавшие девушку с румянцем на длинных щеках.

Только сейчас до него со всей очевидностью дошло, что танцевали не какие-то манекены, а его товарищи с его ровесницами. Все были с девушками, один он… Но ни с этой так задорно танцевавшей девушкой с откровенно возбужденным лицом, с чуть подпрыгивавшей грудью, со стройными удивительно подвижными ногами в туфлях на высоких каблуках, ни с другой, стоявшей рядом с ним девушкой с крупным, почти материнским телом, с крупными чертами полного лица, с приветливым взглядом, вообще ни с одной из девушек, с которыми танцевали ребята, он представить себя не мог. А он-то думал, что все у него шло нормально! Каким же наивным он оказался! Как же так получилось, что он отстал от ребят? Как вышло, что они незаметно ушли от него в уже начавшуюся для них взрослую жизнь? Неужели он такой неразвитый?

Оркестр гремел. Стены фойе дрожали. Долго стоять на одном месте и не танцевать становилось неудобно. Он переходил на другую сторону, но там его тоже замечали. И тогда он решился. Но что это? Девочки не видели его. Они воспринимали его рост, его фигуру, его лицо, его стройность и подтянутость, словом, видели в нем одного из суворовцев, но самого его не видели. Самое же странное оказалось то, что он тоже не мог разглядеть в них ничего, кроме роста, прически, фигуры и скрытого любопытства. Нет, никакого интереса к девушкам он не испытывал. Следовало как-то слишком, до неузнаваемости измениться, чтобы этот интерес возник.

Он снова прошел с ребятами в городской сквер. Одновременно всюду зажглись фонари, и длинные тени врассыпную бросились от деревьев. Фонари зажглись вовремя, через несколько минут темнота съела бы остатки дневного света.

На аллее светил единственный фонарь, главный же свет шел от ярко освещенных центральных аллей. Когда девочки разбежались в стороны, чтобы затем, как обычно, снова сойтись, он решил не отставать от той, что уходила от него. Его рука сама взяла девочку за локоть и стала удерживать. Косясь на него и не останавливаясь, девочка, однако, не возмущалась. Это удивило его. Еще больше удивило то, что она не вспомнила о подругах и осталась с ним. По тому, что она, зорко взглянув на него, не убрала руку, легшую ей на спину, он понял, что оба они хотели одного: она — гулять с каким-нибудь мальчиком, он — гулять с какой-нибудь девочкой. Теперь они шли медленно. Он наконец разглядел ее. И разочаровался. Разочаровала не сама девочка, сама она, хотя все в ней было по-девичьи приподнято и гибко, как-то вдруг стала ни при чем, разочаровали ее старенький приталенный темный пиджачок, не одной стирки белая рубашка-кофточка, темная узкая юбка, под которой виднелись высокие круглые коленки, узко и коротко ступавшие