Коридоры памяти - Владимир Алексеевич Кропотин

Порывы теплого ветра зарывались в чащу. Ветви деревьев раскачивались. Шумело то в одном, то в другом месте. Потом шум доносился только сверху. Малинники часто оказывались пустоцветом. Да и крапивы в них росло больше. Как ни избегала его Света, ему удалось застать ее одну. У малинника было жарко и душно. Света провела ладошкой по лбу, затем, сжав губы, сдула с лица выбившиеся из-под косынки волоски.

— Устала? — спросил он.

— Нет, — сказала она. — А тебе что!

— Света, подари мне свою фотокарточку?

— Зачем?

— На память.

— Нет.

Он будто налетел на что-то и ударился. Сразу захотелось вернуться домой. Все было кончено. А он на что-то там надеялся! Какой же он дурак!

Лес вокруг полого поднимался и редел. Под ногами трещали ветки и сучки. Их окружали почти одни сосны. Здесь остановились. Девочки развели костер и повесили над ним котелок. Костерок дымил, язычки огня чернили дно. Света и Оля собирали валежник. Тоня с воспаленным лицом стояла над костерком. Дима тоже куда-то пошел. Прошел он совсем немного, как в образовавшемся просвете между соснами увидел похожую на огромный карьер красновато-бурую долину с выстроившимися на дальней окраине рядами домиков. Он повернул назад и не узнал леса. На середине крутого склона сосны напоминали людей, поднимавшихся в гору. Куда идти? Он направился к соснам. Подъем кончился, и он остановился. Сосны тоже будто остановились. Неужели он заблудился? Не хватало еще, чтобы его искали. Крикнуть? Но он не мог уйти далеко.

— Тебя ищут. Ты куда ушел? — сказала Тоня.

— А где они? — спросил он.

Он услышал голос Оли, а где-то дальше кричала Света.

— Света переживает, — сказала Тоня. — Думает, что ты заблудился.

— С какой стати? — сказал он. — Наверное, пора домой?

— Сейчас каша будет готова.

— Ладно. Ты только не говори сразу, где я, — попросил он.

Он залез на сучковатую сосну. Забравшись почти на самую верхушку, он увидел оттуда еще одну красновато-бурую долину, продолжение прежней. Там, наверное, находился их город.

— Он здесь! — крикнула Тоня.

Видеть все сверху было интересно. Отыскав его почти у самого неба, Оля крикнула:

— Ты почему ничего не сказал? Мы беспокоились.

Вернулась Света и полезла к нему.

— Что ты так далеко ушел? Ты же в первый раз в этом лесу, мог заблудиться, — встревоженно сказала она.

Он вдруг воспрял духом, смотрел весело и уверенно, улыбался.

— Не мог, — сказал он. — Зачем ты полезла сюда? Упадешь. Даже поцарапалась. Вон три царапины на плече!

— Что, уже подсчитал? — сказала она.

Так вот, оказывается, как! Так вот как она снова обошлась с ним! Но он еще улыбался. Защищался улыбкой.

— Каша готова! — крикнула Тоня.

Они слезли. Никакой каши ему не хотелось. Ничего ему больше не хотелось. Он стал бродить вокруг.

— Ты что не ешь? — спросила Тоня. — Мы тебе оставили.

Она и Света тушили костерок.

— Не хочется, — сказал он. — Дома поем.

— Дим, поешь, — попросила Оля и зашептала: — Ты не переживай. Ты лучше ее.

Он съел целую ложку затвердевшей каши. Это было все, что он мог заставить себя сделать для Оли.

Он уезжал. Отец улыбался неловко и, казалось Диме, виновато. Только встречая и провожая, отец так улыбался ему. За все лето они ни разу не поговорили по душам. Всякий раз, когда к этому подходило, отец откладывал разговор на потом. Но если отец как будто оказывался виноват перед ним, то перед Ваней Дима сам чувствовал себя виноватым. За каникулы он так и не нашел времени для брата. На лице Вани все время держалось такое выражение, будто он все еще ждал старшего брата, будто что-то дарил ему, а тот не брал, и теперь Ване это тоже стало не нужно. У всех братья как братья, а у него! И проще, и сложнее было с мамой. Проще потому, что она оставалась спокойной за него, если видела, что он доволен. Сложнее потому, что его переживания она относила на свой счет. За несколько дней до отъезда он уже ловил на себе ее вопрошающие взгляды.

Но для него каникулы закончились еще раньше, на следующий день после проводов Тони и Светы в техникум. Без Тони дома стало пустовато. Рано проснувшаяся Оля встретила его какой-то новой улыбкой и каким-то новым взглядом. Прежде делившая его с Тоней, она теперь стала внимательна к нему за двоих. Никогда еще они не были так близки. Вот ее-то Дима любил по-настоящему.

И все же подавляющим чувством его оставалось разочарование. Так многообещающе начавшееся лето закончилось ничем. Ничего не меняло то, что он все-таки нравился Свете, и на вокзале, на минуту оставив родителей, она впервые сама подошла к нему.

— Я тебе напишу, обязательно напишу, Дима. И вышлю фотокарточку, — сказала она. — Ты ответишь?

И потом все поглядывала на него, только на него, по существу, и смотрела. Но разве такого уже не происходило? Сколько раз, заметив, что он расстроен, она обнадеживала его виновато-обожающим взглядом, и он снова начинал искать близости с ней. Нет, еще никто так не унижал его.

«Что в ней такого?» — спрашивал он себя.

Часто и мелко опадавшие и вздувавшиеся при смехе крылышки ее тонкого ровненького носа, по-птичьи мелодичные звуки, каких он никогда не слышал, то, какой он увидел ее во время купания, скорее вызывали в нем странные затруднения, чем нравились. Тем обиднее было, что она не считалась с ним. Каждый день Дима сначала чувствовал себя оскорбленным, потом радовался, что никто больше не будет помыкать им. Ему уже представлялось, как он садится в поезд, разглядывает за окнами свою бесконечно разнообразную страну. Мысленно он уже подходил к проходной, встречал ребят. И снова был свободен. С каждым днем он освобождался все больше.

В училище он забыл о Свете. Что могло быть лучше, чем снова находиться среди ребят! Если бы не письмо, он и не вспомнил бы о своих летних переживаниях. Энергичные строки не находили в нем отклика, Света же не сомневалась в его чувствах к ней. Она так была уверена в этом, что он невольно возмутился. С него хватит! Где она была раньше? Он не ответил. Она была изумлена, сердилась, возмущалась, отчитывала его: «Ты что ж это, а?! Ты почему же это так делаешь?! Не смей этого делать! Отвечай сразу!» Почти половина ее нового письма была заполнена восклицаниями. На какое-то время он почувствовал, что в том, что произошло между ними летом, содержалось что-то настоящее, что-то такое, что одно, может быть, имеет значение в жизни. Но он все равно