Собрание сочинений в шести томах т.2 - Юз Алешковский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
«За Родину! Из-за Сталина!» – вот каким, на наш взгляд, было истинное смысловое звучание истошного боевого вопля той смрадной войны…
Жилось Л.З. вплоть до самого Дня Победы великолепно. Верочки были отлично пристроены то в одном прифронтовом госпитале, то в другом. Два-три раза в неделю, независимо от хода военных действий, наступлений, отступлений и наоборот, и т.д., и т.п., генерал Мехлис ухитрялся так или иначе «поиметь» повзрослевших Верочек.
Кстати, Л.З. лично проследил за выполнением своего приказания насчет учителей географии и истории. А приказал он бросить «диверсантов в области наркомпроса» прямо на передовую. Двум растлителям пришлось поначалу пробивать окружение немцев для того, чтобы попасть в расположение своего пехотного полка, а затем уже вместе с полком выбиваться из окружения сызнова.
Обе эти операции они выполнили блестяще, удивив деморализованных штабистов и самого Л.З. Ему немедленно было доложено о своеобразном воинском подвиге «исправившегося внутреннего врага». Учителей, лишивших Верочек невинности, он снова мстительно отправил в гущу нашего правого дела – в штрафбат.
Там они геройски отличились и дожили до переформировки. После чего по распоряжению Л.З. снова были отправлены в батальон смерти…
К этим феноменальным любителям жизни мы еще возвратимся в конце этого сочинения на свободную тему.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
Теперь же вернемся в послевоенную спальню Л.З. Там мы оставили его в самом начале тщательно законспирированного полового акта с двойняшками-полюбовницами…
Л.З. ужасно хорохорился, хотя чувствовал себя весьма нездоровым мужчиной. Конечно же, работа его обветшавшего раньше времени от страхов и стрессов организма была серьезно нарушена юдофобской сталинской паранойей и взрывоопасной интриганской страстишкой.
Он как-то вдруг замер, раззявил рот и, не видя себя, уставился в зеркало. Он просто оцепенел от ужасной мысли, бывшей всего-навсего слабым отблеском прочувствованного на одно лишь мгновение жуткого приближения всенеот-вратимой бездны личного небытия. Л.З. понял, что сегодня ему не кончить… может быть, даже не кончить никогда…
Что-то более чудовищное, чем попытка вообразить смерть в привычных образах существования, подкосило Л.З., и все естество его сжалось в жалкую точечку перед увеличившимися до своих истинных громадных размеров безжалостными громадинами ничто и никогда.
И теперь уже не кровь слабо пульсировала в истрепанных стрессами сосудах и сосудиках партийного животного, а две этих всесильности – ничто и никогда, – чудом каким-то уместившиеся в пару ничтожных словечек, толчками, хладно-жаркими толчками ударяли в мозг, в легкие, в печень, в прямую кишку, снова в мозг, в зрачки, в кончики пальцев рук и ног, в яйца, в уши, в поникшую головку члена, в сердце – в каждую клеточку тела… Ничто… Никогда… Никогда… Ничто… Ничто… Никогда…
Жалкая одинокая точечка… с хвостиком… с хвостиком… отражена в настенном зеркале, но не видит своего отражения… жалкая точечка с хвостиком… живчик, никак себя не осознающий и от ужаса запредельного, изначального одиночества не ведающий, где он находится: в преддверии ли человеческой жизни, на страшном ли ее прощальном пороге?… в сладчайшем ли изнеможении, то есть в наслаждении невозможностью не извергнуться в зовущее, в кричащее в себе начало или в тупом и безответственном безмолвии конца?…
Вся эта пакость – от нервной суеты мозга, думал Л.З., нужно кончать со Сталиным и начинать новую нормальную жизнь… о-о… Мехлису очень приятно… Мехлис хочет кончить…
Кстати, во время экстренных ухищрений полового характера Верочки ухитрялись обделывать свои делишки. Л.З. становился податливым до удивления и комизма в изнеможении от нахлынувшей неги. Это свидетельствует о замечательном пренебрежении человеческой психики ко всем совершенно факторишкам материальной жизни во время половых актов, особенно актов бестолковых, неудачных и прерванных какими-либо отвратительными обстоятельствами, когда оскандалившийся мужчина не постоит за ценою и заплатит, пресмыкаясь перед самочкой, черт знает как и черт знает чем за возвращение себе самцового достоинства.
Мы-то опять-таки видим в подобного рода ситуациях действие сил самой жизни, пытающейся превозмочь роковые оцепенения в своих ищущих космического торжества истоках, а посему и не ставящей порою ни во что даже все сокровища царств, если они, конечно, имеются под рукою у отчаивающихся сластолюбцев…
«Левчик… племянник двоюродного брата кончил аспирантуру… переведи в Москву… очень просим…» «Из-за судебной ошибки хотят расстрелять прекрасного человека… позвони Швернику… нужен пересуд…» «Устрой в Госконтроль Свердловска нашу подружку…» «Всего-навсего двухкомнатная квартира, а в Тбилиси он оставляет государству целый дом…» «Тебе ничего не стоит… ты – сладкий… ты – сладкий…» «Всего-навсего комбайн для колхоза…»
Примерно такого рода речи, канюченья, вымаливания и просьбишки Верочки обрушивали – разумеется, при возможности говорить – на осоловевшего Л.З., и он, бывало, постанывая, порол какую-нибудь конспиративную чушь, а свободной рукою черкал в именном блокнотике записку, имевшую абсолютно пробивную силу.
«Будь добр, не откажи в просьбе. Не останусь в долгу. То дело давно двинуто…» «Подательнице сего помочь безотлагательно…» «Удивлен жестокости приговора Усламбекову. Зря мы разбрасываемся кадрами, которые приносят больше пользы, чем некоторые чистоплюи. Необходим пересуд…» «Костик, посмотри квартирку для близкого моей семье человека. Заходи, решим вопрос с назначением твоего балбеса в инотдел ВЦСПС…»
Все кончилось бы благополучно, Л.З. кое-как достиг бы трижды желанного оргазма, но в тот самый момент, когда он, проклиная камзольную парилку и давившее горлянку жабо, пристроился было к Версте, способной, по его словам, заставить кончить даже мертвого Ильича, раздались два длинных и два коротких звонка.
Так, по распоряжению Л.З., звонил спецпочтальон в случае прихода заказной корреспонденции и ночных телеграмм. Л.З. буквально взорвало:
– Суки, блядь, проститутки меньшевистские… нельзя оправиться по-человечески… три дня стула не было…
– Лев Захарыч, только без нервов…
– Вам нельзя вставать с горшка…
– Пожалуйста, примите почту… я продолжу дефекацию… нет покоя ни днем, ни ночью… сволочи… дайте человеку десятку… в кармане камзола, то есть кителя…
Верлена возвратилась из передней с газетами и журналами. Л.З. сразу же заметил в ее руке заграничный конверт с красно-синими квадратиками по краям – авиапочта… Заметил и почему-то почуял: из Израиля… о проклятые… о проклятые… жидовские морды… чтоб вы провалились вместе со своим вымороченным государством… откуда взялись вы на мою голову?…
Обе дамы поняли, что свидание окончено.
Л.З. знаком попросил их нагнуться. Сам он жалко и враскорячку сидел на пушистом коврике, брезгливо, как какую-нибудь плюгавую гадину, держа в руке зарубежный конвертик. Верочки встали на коленки. Пока неудовлетворенная Верста раздражительно порола камуфляжную чушь, Верлена, понимая, что интересует сейчас больше всего на свете Л.З., деловито шептала ему на ухо:
– Это – явные смертины… нет никаких сомнений… мы боимся, Левчик… что же теперь будет?…
– Только спокойствие… Учитесь у меня… Скоро все изменится к лучшему… Я принимаю меры государственного порядка… после конца получите по санаторию в Сочи… Мехлис слов на ветер не бросает… что с кровью, мочой и говном у Хруща и у Жабоморды?
– Все отлично… остальные тоже как огурчики…
– Тимашук, может быть, все же что-то пронюхала? Вам не кажется? Как известно со времен поджога рейхстага, нет дыма без огня…
– Параноичка и сволочь… провокаторша… выябывало плоскодонное…
– Можете мне поверить: она скоро доиграется… повесим перед представителями трудящихся… мерзавка… сучка вредительская… оставить всех нас без лечащих врачей… это… это… глобальная операция империализма… перед казнью я лично буду пытать эту блядину… крысами… крысами… двумя ногами в ведро с голодными крысами. – Бешенство подняло Л.З. на ноги.
– Вот видите? – воскликнула Верлена. – Оправились все же? Прекрасный кал. Завтра позвоню о результатах. Отдыхайте. Никаких волнений.
Оставшись один, Л.З. просто заплясал на месте от нахлынувшей внезапно мстительной радости и оздоровительного предвосхищения скорого триумфа. Заплясал и загримасничал – делал рожи своим врагам и лично товарищу Сталину, что и привело его в почти полное благодушие, даже пробудило аппетит и заставило как бы сменить гнев на милость к своему мерзко провинившемуся члену.
– Пенсионеришко, – вздохнув, сказал Л.З., повторил: