Три женщины - Владимир Лазарис
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Книгу Кнут написал по-французски, назвал ее «Вклад в историю Еврейского сопротивления во Франции, 1940–1944 гг.» и издал в им же самим созданном центре. В этой книге Кнут фигурирует под псевдонимом «писатель Икс». Себя и Ариадну под ее кличкой «Регина» он упомянул всего четыре раза, а Бетти — и вовсе один.
Кнут был первым, кто написал книгу о Еврейском сопротивлении. Тем обиднее, что его роль и участие в нем были обойдены вниманием. «Чего мне стоило создать это Сопротивление, знаю я один»[630], — с горечью написал он Еве. Внутренне опустошенный, как он признался Еве, совершенно раздавленный всем пережитым, он написал ей же: «Я — воплощение еврейской потерянности»[631].
Друзья и знакомые пытались его приободрить. Вечеринки, концерты, вернисажи, литературные вечера. Но от его довоенного литературного окружения тоже остались одни руины: Ходасевич умер; Бальмонт умер; Мережковский умер. Гиппиус еще была жива, но к ней Кнут не пошел, «не мог простить ей и Мережковскому их флирт с нацистами»[632].
Кнут задумал составить мемориальный сборник об Ариадне и привлечь к его написанию людей, знавших ее. Он начал собирать материал и сортировать его по разделам: «Ариадна», «Сарра», «Регина». Обратился к товарищам по ЕА, к Еве, перебрал фотографии Ариадны, написал Кусевицкому и Стравинскому[633], знавшим Ариадну и ее отца. Но этот замысел осуществить не удалось. Денег на издание сборника не было, издатель заартачился, а тут и первая годовщина ее гибели подоспела.
Целый год ушел на хлопоты по установлению памятника на могиле Ариадны в Тулузе. Нужно было подобрать подходящий камень, достать образцы французского и еврейского флагов: Кнут хотел, чтобы они обязательно были изображены на памятнике. И 22 июля 1945 года — за три года до образования государства Израиль — еврейский флаг появился вместе с французским на памятнике Ариадне.
«Здесь покоится Ариадна-Сарра Кнут-Фиксман, подпольная кличка „Регина“, член Еврейской боевой организации, погибшая 22 июля 1944 года в схватке с милицией». Под этой надписью был маген-давид, а ниже — табличка: «В память Регины-Ариадны Фиксман, героически павшей в борьбе с врагом 22.7.44, защищая честь еврейского народа и нашу родину Эрец-Исраэль. От молодежного сионистского движения Тулузы». На этой табличке как раз и выгравированы два флага.
Когда после открытия памятника все разошлись, Кнут еще долго стоял у могилы. Ему казалось, что в ней похоронена не только Ариадна, но и вся его прошлая жизнь.
В свои сорок пять лет он чувствовал себя стариком, ему нечем было дышать, нет больше его мира, некому его поддержать, убедить, что он самый красивый и самый талантливый, как это делала Ариадна; от воспоминаний о ней хочется выть, он не может оставаться один и на людях быть не может, а тут еще Йоси надо забирать из Швейцарии, и что с ним делать? Как растить? Ариадна не зря написала ему в последнем письме: «Если со мной что-нибудь случится (…) я доверяю тебе и Еве двух малышей, особенно Эли»[634].
Десятилетний Эли Фиксман был уже в киббуце. Кнут не сказал ему о смерти матери, попросил Еву чаще его навещать и перевести в нерелигиозный киббуц.
«В Европе, — вспоминает Эли, — меня преследовали за то, что я был евреем, а в Израиле — за то, что я был чужим среди евреев. Я вообще ничему и никому не принадлежал. С точки зрения, скажем, национально-религиозной я действительно был чужаком. Я впал в отчаяние. Мне понадобилось четыре десятилетия, чтобы выйти из этого состояния. Я уж думал, что никогда не узнаю, откуда я взялся, кто мои родители. Но в киббуце ко мне подошла одна девочка и сказала: „Твой дедушка писал чудесную музыку. Его звали Скрябин“. А я ответил, что даже не знаю, кто он такой, этот Скрябин»[635].
* * *
Кнуту удалось снять квартиру в доме на улице Лаланд, где до войны была редакция «Аффирмасьон». Но и это не принесло радости. Немцы забрали весь архив, в квартире не осталось никаких примет прошлой жизни, а у него — ни одного из его пяти довоенных сборников стихов и ни строчки из того, что писала Ариадна. Никто уже никогда не прочтет ее «Лею Лифшиц».
Неожиданно позвонил сын от первого брака Даниэль и сказал, что его мама умерла. Рак печени. Кнуту стало страшно. Он редко виделся с Даниэлем, считал его «странным мальчиком» и много лет не встречался со своей первой женой. Разве что иногда говорил с ней по телефону. Чуть ли не в последнем разговоре она ему сказала, что у нее ничего не болит и ее даже не тошнит, наверно, все прошло.
Умерла его первая жена. Умерла вторая. Кому он нужен?
25
Весной 1946 года из Швейцарии в Париж приехал трехлетний Йоси.
«Меня посадили в вагон одного и повесили на шею кусочек картона, на котором было написано мое имя и возраст. И вот я приезжаю в Париж на огромный вокзал, кругом тысячи людей, а я никого не знаю и стою со своим картоном на шее. Ко мне подошел какой-то дядя, прочитал мое имя, положил мне руку на плечо и говорит: „Я — твой папа“. Мы сели в такси, и я то и дело повторял: „Ты — мой папа“, или „Это — просто шофер, а ты — мой папа“, или „Вон там идет женщина, а ты — мой папа“. И так всю дорогу. Папа купил мне красную машину с педалями. Я даже не поверил, что это мне. Спрашиваю: „Это — моя машина?“ А он имеется: „Нет, соседа, он ее тут паркует“»[636].
Кнут отдал Йоси в пансион, пообещав, что очень скоро они будут жить вместе.
Мириам успела окончить женевскую консерваторию, выйти замуж и развестись. В Эрец-Исраэль она не поехала, осталась в Париже, где подрабатывала аккомпаниатором в ночном клубе и в маленьком еврейском театре.
Летом 1946 года Ева, ставшая к тому времени первой женщиной-гражданским летчиком в Эрец-Исраэль, приехала в Париж повидаться с овдовевшей сестрой и с Кнутом. Встреча с Евой очень взбодрила Кнута. Подавленность прошла, он почувствовал радость, поверил, что станет прежним человеком.
А Ева рассказала, что «это была печальная встреча. Погибла Ариадна, покончил самоубийством муж моей сестры. Кнут уже был болен. Говорил, что у него бывают обмороки, что он теряет равновесие и падает. У меня сложилось впечатление, что он доживает
