Косыгин - Виктор Андриянов

«За. Как увязать предложения с мест с общим планом. План СНИЗУ (выделено А. Н. Косыгиным. — В. А.).

4) Вопросы потерь и взаимозаменяемости.

5) Переработка сырья… Наши возможности на ближайшую пятилетку.

6) Вопросы тяжелых работ и их механизация. (Пример электропогрузчики.)

7) Вопросы качества. В широком понятии. Пример: вес станков и штуки.

Вопросы ширпотреба.

8) Роль и ответствен(ность) министра в сбыте ширпотреба.

9) Вопросы экспорта.

10) Вопросы, связан(ные) со строительством предприятий по сделкам на условиях компенсации вырабатываемой продукцией.

11) Предложения с мест».

Даже по этим беглым записям можно представить, что занимало на исходе 1973 года, решающего года пятилетки по терминологии тех лет, Алексея Николаевича Косыгина. Кстати, в Пицунду он прилетел сразу после пленума ЦК КПСС и сессии Верховного Совета. На высоких собраниях обсуждались проекты Государственного плана развития народного хозяйства СССР на 1974 год и госбюджета. Как водится, все в основном одобрили… Не буду строить догадки, почему в записной книжке премьера нет по горячим следам никаких пометок на этот счет, возможно, они в других бумагах. Или он уже смотрел дальше.

Под занавес года пришла добрая весточка из Западной Сибири. Тюменские нефтяники впервые вышли на суточную добычу в 285 тысяч тонн. Западная Сибирь стала самым крупным нефтяным районом страны. На следующий, 1974 год была обозначена планка — 115 миллионов тонн. Может быть, эти цифры дали толчок размышлениям Косыгина о нефти и газе, которыми началась его отпускная записная книжка?

Рассказ об одном годе премьера был бы неполон без упоминания о том, что, занимаясь повседневными делами в правительстве, он деятельно исполнял свой урок (одно из его любимых слов) в Политбюро. Не отбывал повинность, не подлаживался под чье-то мнение, а отстаивал собственную позицию — последовательно и достойно. Замечательный пример привел в одной из наших бесед Анатолий Иванович Лукьянов, ныне депутат Госдумы.

— Косыгин постоянно чувствовал сопротивление, скажем так, днепропетровской группировки. Я видел эти столкновения на Политбюро. Чаще всего они возникали в отношениях с Подгорным, Кириленко, гораздо реже — с Сусловым. А Брежнев как бы отходил в сторонку. Особенно активничал Кириленко, который претендовал на то, что он знает хорошо производство, но эрудит это был своеобразный. Как-то, выступая против того, что говорил Косыгин, Кириленко сказал буквально так: «Вы же хотите вогнать нашу живую советскую действительность, хозяйство наше в проскурово ложе».

Косыгин помолчал, а потом говорит: «Бедный Прокруст, он не знал своего точного имени и основ планового ведения хозяйства». И пошел докладывать дальше. Так же спокойно и сдержанно.

Можно полагать, это не единственный его отлуп грубому невежеству, которое Чехов в одном из писем Суворину назвал матерью всех российских зол.

На одном из заседаний Политбюро (20 марта 1973 г.) рассматривался болезненно острый для того времени вопрос о еврейской эмиграции. Готовился визит Брежнева в США, а вся американская пресса полоскала советские власти из-за того, что с эмигрантов брали денежки за учебу. Вот рабочая запись хода обсуждения в Политбюро. Дискуссия идет не столько о законе, сколько о том, как обойти его и повлиять на общественное мнение в Штатах.

«Брежнев. Закон не надо отменять. Мы условились не менять закона. Но на данном этапе, когда сионисты разожгли кампанию вокруг поправки Джексона и вокруг законопроекта о предоставлении нам режима, надо отпускать. Дело не в режиме, им надо вообще поссорить Советский Союз с Америкой. Есть группа республиканцев, которая поставила целью сорвать улучшение отношений Советского Союза с США. Никсон — за, администрация — за, а многие сенаторы против только из-за того, что у нас с евреев взимают плату (за обучение в вузах. — В. А.).

Косыгин. А кого мы не хотим выпускать, мы не должны выпускать.

Андропов. С понедельника едут не 600 человек, а полторы тысячи.

Брежнев. Отпусти 500 второстепенных лиц, а не академиков. Пусть они говорят, что с них ничего не взяли. Возьмите пару инженеров с высшим образованием, не имеющих никакого отношения к секретам, например, из пищевой промышленности — пусть едут. Но не с оборонной промышленности. Пускай и инженеры едут бесплатно. Это временный тактический маневр.

Щелоков. Леонид Ильич, я еще хотел сказать, что может быть в связи с тем, что опубликованы данные о желающих возвратиться, использовать их здесь для пропаганды по телевидению, в печати и т. д.

Андропов. Было такое поручение, вчера мы получили телеграмму. 10 семей мы возвращаем.

Косыгин. Наш народ очень плохо реагирует на возвращение. Говорят, раз уехали, то их обратно не принимать» (Вестник архива Президента Российской Федерации. 1996. № 1. С. 157).

Дискуссия продолжается. И эмиграция продолжается. Причем не только еврейская.

Одним из самых крупных событий культурной жизни Ленинграда в 1973 году стала выставка художника Василия Коноваленко в Русском музее. Люди с ночи занимали очередь, чтобы увидеть его скульптурки из самоцветов. За рубежом Василия Васильевича часто называют «вторым Фаберже». А я бы сказал, что он первый в своем искусстве. Он не повторял знаменитого мастера, а, как каждый большой талант, шел своей дорогой. На рубеже 40— 50-х годов Коноваленко становится известным как театральный художник. Из Донецка его приглашают в Ленинград. В Кировском (Мариинском) театре он работает с Григоровичем и Вирсаладзе. А в 1957 году оставляет театр ради камня.

Выставку в Русском музее помог организовать Сергей Михалков. Как рассказывала в одном из интервью Анна Коноваленко, жена художника, Сергей Владимирович, «которому очень нравились Васины работы, отвел нас в Совмин, где было принято решение организовать в Ленинграде персональную выставку работ Коноваленко». Затем ее перевезли в Москву, где по распоряжению Косыгина собирались создать Школу камнерезного искусства.

А тем временем в Ленинграде на художника завели уголовное дело. Его обвиняли в «занятии запрещенным кустарным промыслом с использованием посторонней рабочей силы и с целью дальнейшей продажи за рубеж» — по этой статье светило от четырех до восьми лет тюрьмы. Дело попало к Генеральному прокурору СССР Руденко. И было закрыто «за полным отсутствием состава преступления». «Более карикатурного дела, — добавил Руденко, — не помню со времен сталинских чисток».