Летняя королева - Чедвик Элизабет

– Мне было жаль услышать, что ваш отец нездоров, – сказала Алиенора. – Смею ли я надеяться, что ему уже лучше?

Бургундия опустила глаза, сосредоточившись на том, чтобы не расплескать содержимое чаши.

– Ваш визит значительно улучшит его настроение, мадам, – ответила она. – Он часто говорил об этом и будет очень рад.

Алиенора вымыла лицо и руки и очень тщательно оделась. Она надела нижнее белье из тончайшего льна с изысканной вышивкой, а потом платье из зеленого шелка со свисающими до земли рукавами, расшитыми жемчугом и изумрудами, и такой же золотой пояс. Марчиза спрятала ее волосы в золотую сетку и надушила запястья, шею и виски розовым маслом, которое Мелисенда подарила ей в Иерусалиме. Наконец, она прикрепила к платью брошь с орлом, которую прислал ей Жоффруа. Закончив туалет, Алиенора глубоко вздохнула, успокоилась и пошла к нему.

В зале она увидела сына Жоффруа и слуг. Сам Жоффруа сидел в кресле у окна. Он тоже был одет торжественно, в парадную тунику из темно-красной шерсти. Когда Алиенора вошла, он положил руки на подлокотники кресла и поднялся на ноги.

Она постаралась скрыть свое потрясение при виде этого скелета, обтянутого пергаментной тонкой оболочкой из желтой плоти. Он дрожал, пытаясь устоять на ногах.

– Госпожа, – слабо произнес он. – Простите, что я не могу преклонить перед вами колени.

Алиенора протянула ему руку.

– Ни слова о прощении, – сказала она. – Мы слишком давно знаем друг друга, чтобы в этом была необходимость. Пожалуйста, садитесь.

Ухватившись за стол сбоку от кресла для поддержки, Жоффруа опустился на него и охнул. Его сын поставил мягкое кресло для Алиеноры, лицом к отцу.

– Почему вы не сказали мне, что так больны? – спросила Алиенора.

Жоффруа вяло махнул рукой.

– Надеялся, что поправлюсь. И все еще надеюсь на это с Божьего благословения, потому что наступает момент, когда уже нет ничего, кроме надежды, будь то на выздоровление или спасение. Если она исчезнет, что останется, не считая пустоты? Я знал, что вы приедете, и молился, чтобы мне была дарована благодать увидеть вас снова.

Горло Алиеноры сжалось. Это было невыносимо. Она хотела обнять его, но не могла этого сделать при всех.

– Я здесь. – Она накрыла его руку своей, этот жест показался очевидцам свидетельством беспокойства и сострадания, но означал гораздо больше.

– Мой сын будет хорошо служить вам. Я воспитываю его с тех пор, как вернулся из Антиохии, и он искусен и прилежен.

Алиенора взглянула на молодого человека, и он поклонился ей, залившись румянцем.

– Я уверена, что вы сделаете честь и вашему отцу, и Аквитании, – сказала она, а затем, обернувшись к Жоффруа, понизила голос: – Мне нужно поговорить с вами наедине.

Жоффруа жестом подозвал сына.

– Оставь нас, – сказал он. – Я призову тебя, если это будет необходимо.

Поскольку в дневное время покои господина были публичными, «оставить» не значило – уйти из комнаты. Юноша лишь отошел на достаточное для приватной беседы расстояние.

– Я не знаю, что сказать. – Она продолжала говорить тихо, с ужасом осознавая, что их могут подслушать. – Мне так грустно. Я надеялась, что ты проживешь со мной еще много лет.

Он слабо улыбнулся.

– Я всегда буду с тобой, – ответил он. – Ничего не изменилось. Мы всегда проводили больше времени врозь, чем вместе, не так ли?

– Не по своей воле.

– Но таков наш путь в этом мире.

Она заметила, какие холодные у него руки и с каким трудом дается ему каждый вздох.

– От этого не легче. – Она опустила голову и прикусила губу. – Я получила предложение о втором браке, когда этот будет аннулирован. – Она сделала паузу, чтобы успокоиться, затем подняла голову и сказала: – Генрих, герцог Нормандии, попросил меня принять его предложение.

Жоффруа смотрел на нее золотисто-карими глазами, и выражение его лица не изменилось.

– И что ты ответила?

– Я не дала ответа. Я хотела обсудить это с тобой, но вижу, что тебе нужно отдохнуть.

Жоффруа взял себя в руки.

– У меня достаточно сил, чтобы говорить с тобой, даже если мне осталось недолго, – с достоинством сказал он и откинулся в кресле. – Он намного моложе тебя.

– Да, – ответила она. – Он не так давно стал мужчиной, но уже был в гуще событий. Он приезжал в Париж со своим отцом. – Осознание того, что отец Генриха так недавно лег в могилу, еще сильнее напомнило о смерти. – Я не знаю, что с ним делать. Большую часть времени он был осмотрителен и молчалив, но я думаю, что это было притворство. Это не согласуется с тем, что я слышала о нем от других, которые говорят, что он бодр и уверен во всем. Я пока не уверена в нем, и это заставляет меня колебаться. – «И я думала, что ты будешь рядом, чтобы поддержать советом, но этого не произойдет». – Его отец с нетерпением ждал согласия на брак, но он всегда хотел объединить Анжу и Аквитанию – и осторожничал. Если бы Людовик уловил хоть малейший намек на их план, он бы содрал с них кожу живьем.

Жоффруа тяжело вздохнул.

– Если ты выйдешь замуж за этого молодого человека, Людовик не простит ни одного из вас до тех пор, пока жив.

Алиенора подняла подбородок.

– Меня не интересует мнение Людовика. Будучи женой, я часто боялась его настроения и испытывала отвращение от того, как он со мной обращался, но как политический противник он меня не пугает. Он мне неровня.

– Верно, неровня. – Жоффруа криво улыбнулся. – У тебя есть время все обдумать и понаблюдать за успехами герцога.

Она кивнула. Слово «время» наполнило ее скорбью.

– Тебе придется выйти замуж, – сказал он. – А достойных мало.

Она сглотнула.

– Ты знаешь, на что я надеялась.

– Конечно, знаю, но мы оба понимаем, что это не будет правильным путем для Аквитании, и сейчас мы не можем сделать этот шаг. – Его голова поникла, как будто она была слишком тяжела для его шеи, а в бледном цвете его кожи появился серый оттенок.

– Я позабочусь о том, чтобы твоему сыну уделяли внимание и оказывали поддержку, в которой он нуждается, – сказала она, стараясь, чтобы ее голос звучал ровно. – Я сделаю для него все возможное, так как знаю, что он сделает все возможное для меня и для своего отца. – Она осторожно убрала руку с его руки. – Я думаю, тебе нужно немного отдохнуть.

Жоффруа заставил себя поднять голову.

– Ты навестишь меня еще раз перед отъездом?

– Конечно, к чему спрашивать? – Она встала и слегка коснулась его лица жестом, который для других был лаской герцогини по отношению к верному вассалу в трудных обстоятельствах, но глубоко ранил ее сердце. Это было не лучшее место для прощания.

Он взял ее руку и долго не выпускал.

– Если бы я мог выкупить весеннее утро из моей юности и увезти тебя навсегда, я бы сделал это, – сказал он хриплым шепотом.

– Не надо… – Ее голос дрогнул.

– Я хочу, чтобы ты сохранила эту мечту и превратила ее в воспоминание. Этого никогда не было, но это будет всегда.

Ее сердце болезненно сжалось.

– Да, – сказала она. – Всегда.

Он замолчал, чтобы перевести дух.

– Идите. Я приеду к вам в ближайшее время. Теперь, когда я вас увидел, я здоров.

Он отпустил ее руку, и Алиенора вышла из комнаты, как будто все было хорошо, но, оказавшись за дверью, она прислонилась к стене и дала волю слезам, и они жгли ее щеки, будто кислота.

У Жоффруа не было сил скрыть свое горе, когда он смотрел, как она уходит. Казалось, что от его сердца к ее руке протянулась нить. Ему было все равно, кто увидит его слезы, он знал, что свидетелям это покажется глупостью больного человека, скорбящего о том, что у него больше нет сил служить своей госпоже и Аквитании. Правда уйдет с ним в могилу, и правда будет ему утешением.

42

Божанси, март 1152 года

Алиенора ухватилась за подлокотники кресла и, глубоко вздохнув, вздернула подбородок. Она снова была в Божанси, сидела на помосте в большом зале и ждала, когда собравшиеся епископы объявят ее брак с Людовиком недействительным. Документ об аннулировании брака был готов. Теперь оставалось только высушить чернила на последнем пергаменте и приложить печать.