Роман - Джеймс Миченер

Впервые за день дело касалось живых людей, и я сказала:

— Пора вам опять начать работать вместе.

Прежде чем появиться кому-то из них, в мою дверь постучалась Дженни Соркин, которая могла бы стать женой моего внука.

Когда мы сели в глубокие кресла перед окнами, выходившими на место убийства, я сказала, пытаясь сдержать слезы:

— Мне бы очень хотелось, Дженни, чтобы это был случай, о котором я однажды читала в романе XVIII века. Мой внук убит в схватке с герцогом Фландрским, а вы его дама сердца, за которой он ухаживал. Вы пришли сказать мне, что беременны и что мы с вами будем растить его сына. О Боже, как мне хочется, чтобы это было наяву, Дженни. — У меня хлынули слезы, но, прежде чем она смогла что-то сказать, я добавила: — Вот что получается, когда вас, писателей, воспринимаешь всерьез.

В своей открытой манере, которая так импонировала мне, она произнесла:

— Боюсь, что я не ношу в себе его семя, миссис Гарланд, но у меня есть зародыш завершающей части его романа и указания миссис Мармелл, как сохранить его.

Вскоре к нам присоединился профессор Стрейберт, которого мы встретили как блудного сына. Мисс Бенелли сказала:

— Библиотека словно опустела с тех пор, как вы перестали бывать в ней.

— Нам с Тимоти не хватало вас. — Это вступила Дженни и обняла его. — Вы научили нас держать носы в нужном направлении.

Ему пришлось вытирать слезы.

Через несколько минут появилась миссис Мармелл, чьей первейшей задачей после того, как утешить меня, было навести мосты с профессором Стрейбертом, с которым она встречалась впервые после нашего обеда в «7+7». В глаза бросилось, что эта встреча доставляет ему больше волнений, чем ей.

— Здравствуйте, Карл. Я благодарна вам, что вы смогли приехать, чтобы помочь нам, — произнесла Ивон и поцеловала его в щеку.

У нее появились наполеоновские замашки, ее выдержка и напор восхищали меня.

— Можем ли мы в приватной беседе восстановить все передвижения Тимоти за последние дни? — И, когда мы стали вспоминать все, что происходило после ее звонка ранним утром знакомому редактору в «Таймс», она включила свой магнитофон, чтобы не упустить какую-нибудь важную деталь.

Первой начала Дженни:

— В субботу вечером у него было свидание со мной в «Нечистой силе» — это забегаловка в колледже, где мы встретились еще с двумя парами. Одна пара проводила Тимоти до общежития, другая отправилась со мной. Никаких сцен или чего-то подобного. Время было около часа ночи.

Потом Дженни рассказала, что в воскресенье Тимоти в компании четверых мужчин и двух женщин — все они из колледжа — ходил в поход вдоль берега Ванси. В конце двенадцатимильного перехода их с Дженни ждала его машина. На открытом воздухе, в котором уже чувствовалось первое дыхание ноябрьского мороза, они устроили пикник в студенческом городке. В конце его, примерно в семь вечера, Тимоти сказал: «Я ночую сегодня в „поющем доме“. Бабушка живет одна, и ей доставляет удовольствие видеть меня время от времени».

Теперь настала моя очередь, и, как ни тяжело это было, мне все же удалось, хотя и с частыми остановками для того, чтобы вытирать слезы, поведать все, что я знала:

— То, что мы услышали от Дженни, вполне вяжется с последующим. Он приехал один около семи тридцати вечера и сказал, что уже поел, но не откажется от порции ромового мороженого с изюмом, которое, как он знал, всегда стоит в моем холодильнике. Лакомясь мороженым, мы говорили о его рукописи, которую я нашла вполне профессиональной и остроумной. Я сказала, что беру на себя смелость заявить, что она удалась, за исключением одного места на странице девяносто. Он попросил показать ему это место и воскликнул: «Ничего удивительного! Машинистка пропустила целый кусок». Взяв ручку, он сделал пометку, что нужно будет вставить пропущенные абзацы. Мы посмотрели конец сериала Д. Б. Флетчер, в котором она раскрывала очередное преступление, и отправились спать. После этого никто не видел его живым, кроме убийцы.

Затем инициативу взяла Ивон, начавшая с извинения:

— Я могу показаться бессердечной, поднимая эти вопросы в скорбное время, но мы четверо несем ответственность за литературную репутацию талантливого молодого человека. Шаги, которые мы предпримем в ближайшие дни, определят, каким он запомнится людям. Прежде всего, миссис Гарланд, есть ли у вас какой-либо документ, дающий вам право на рукопись? Принадлежит ли она вам?

— Предвидя нечто подобное, мои адвокаты настояли на двух заявлениям: моем, по которому все переходит к Тимоти, и его, в соответствии с которым все, принадлежащее ему, становится моим, — ответила я спокойно.

— Хорошо. Мы можем двигаться дальше.

Следующий вопрос миссис Мармелл был адресован мисс Бенелли:

— Вы сняли копии с рукописи, все заверили и сдали одну на хранение в банк? Хорошо. Книга может стать чрезвычайно важной — если будет правильно преподнесена. Карл, я вижу ее как коллективный труд пяти авторов объемом в сто шестьдесят страниц, если удастся восстановить заключительные страницы, поэтому хочу, чтобы вы написали вступительный очерк за своей подписью, объемом в тридцать две страницы, о том, какой ее замышлял и видел Тимоти, об условиях, в которых она писалась, и, самое главное, о его привычке показывать вам с Дженни и своим коллегам готовые разделы по мере их появления. Вы должны заявить, что он обсуждал с вами свои планы завершения книги. — Она щелкнула пальцами. — Зачитывал ли он когда-нибудь свой текст студентам своего класса? Прекрасно! Дженни, я хочу, чтобы вы собрали с полдюжины заверенных заявлений студентов о том, что он рассказывал им о своей работе над книгой. Карл, постарайтесь припомнить самого способного из студентов, и я предложу ему написать одну-две странички воспоминаний. Надо только, чтобы он указал, что именно читал им Тимоти из своей книги.

Обращаясь к Карлу, она предупредила его:

— Вы должны быть самым что ни на есть скрупулезным летописцем, поскольку только так можно оправдать наши коллективные усилия по завершению рукописи. Поэтому писать вы будете под своим именем.

— Разумная стратегия, — сказал Стрейберт, и все согласились с этим.

— Давайте проясним один момент. — Ивон прервала свой инструктаж. — Я называла три разных показателя завершенности рукописи: семьдесят пять процентов, восемьдесят и девяносто. На каком из них мы остановимся?

Стрейберт и Дженни оба указали на восемьдесят, и Ивон продолжила:

— Теперь самое главное. У вас, Карл, два раздела, которые он давал вам почитать, а у вас, Дженни, три. — Стрейберт бросил быстрый взгляд на свою бывшую студентку. — А вот есть ли у вас страницы, над которыми он все еще продолжал работать — еще набело не отпечатанные?

Оба — и Стрейберт, и Дженни — достали из своих портфелей листы, на которых была видна правка, сделанная рукой Талла.

— Потрясающе, — вырвалось у Ивон. — Четыре фотокопии нужно будет воспроизвести в вашем очерке, Карл, чтобы исключить всякие сомнения в их подлинности. — Возвращая черновики, она спросила: — Располагаем ли мы чем-нибудь в подтверждение того, как он собирался закончить свою книгу? Какие-нибудь записки? Фрагменты?

Стрейберт молчал, а Дженни заговорила:

— Он рассказывал мне об этом. Я ясно представляю себе, что было у него на уме.

— Но это не документально. А есть какие-нибудь заметки?

— Нет, но если вы посмотрите на ксерокопии моих страниц, то в трех местах найдете мои заметки с соображениями о том, как эти страницы, которые он давал мне посмотреть, будут вписываться в его общий замысел.

— Где? Где? — И, когда Дженни показала эти страницы, мы убедились, что все это именно так. Там были ее пометы на полях, увязывающие отдельные наброски Талла в единую картину, а также ее оригинальное замечание — «Кайф!», выражавшее высшую степень качества.

— Этому нет цены! — воскликнула Ивон. — Рукопись может быть закончена, и тысячи людей будут читать ее, сотни тысяч. — Затем она дала ряд строгих указаний, не допускавших никаких отклонений: — Карл, вы можете приступить к работе над своим очеркам немедленно? Все подтверждайте документально. Давайте назовем его как-нибудь вроде «Талл в Мекленберге». Но, прежде всего, Карл, и вы, Дженни, давайте пообедаем в гостинице и попытаемся свести воедино пять ваших разделов. В опубликованной книге мы ясно покажем читателю, что роман включает часть, законченную и отредактированную Таллом; пять разделов, написанных, но не отредактированных и не отшлифованных автором, и те короткие связки, которые были предложены нами, но не были выверены им. Все должно быть честно и открыто. — Встав со своего кресла, она подошла ко мне: — Рукопись Тимоти должна предстать сенсационной книгой, которую будут изучать десятилетиями.

— Мне очень бы хотелось этого, — согласилась я. — Но важнее всего, что этого хотел он. Давая мне незавершенную рукопись, он заметил: «Эта книга будет гораздо лучше первой».