Остров в океане - Гилберт Клинджел

С полчаса вода у основания подводного утеса была спокойна и неподвижна. Рыбы скользили и кружились легко, почти без малейших усилий. Потом вода начала убывать. Сначала отлив шел так медленно, что я не заметил перемены, но вскоре мне бросилось в глаза, что водоросли уже не свисают с камней безжизненными нитями. Их нежные стебли стали вытягиваться в направлении далекого, невидимого острова Маягуаны. Морские веера тоже зашевелились, но в отличие от своих собратьев на большом рифе, они располагались не параллельно береговой линии, а перпендикулярно к ней. И это понятно, потому что здесь главная действующая сила не прибой, а приливо-отливные течения.

Длинные песчаные валики на дне тоже начали изменяться. Со стороны, откуда шло течение, они становились более пологими и более крутыми — с обратной.

Морские попугаи, помацентриды и другие рыбы, которые кормятся на скалах, стали перебираться под защиту утесов, где они продолжали прерванные поиски пищи. Безмятежно спокойная атмосфера, царившая здесь последние полчаса, рассеивалась. Приближался подводный шторм, и, готовясь к нему, рыбы и даже некоторые беспозвоночные, включая с полдюжины раков-отшельников, прятались по своим норам и расщелинам и погружались в свой странный, но все же, по-видимому, освежительный сон с открытыми глазами: ведь ни у кого из них нет век! Кузовки и рыбы-шары вернулись с песчаной равнины и выбрали себе удобные местечки на песке. Скалозубы даже зарылись в песок по самые глаза.

Какую беспокойную жизнь ведут обитатели этих мест, подумал я. Со всех сторон их подстерегают хищники, наверху бушует прибой, и дважды в сутки им приходится выдерживать сокрушительный напор несущихся на них океанских вод. Как они напоминают жителей Фландрии или Эльзаса, которые периодически подвергаются военным нашествиям, но, не отчаиваясь, продолжают жить на родной земле, отстраивая новые дома на месте разрушенных снарядами и уничтоженных пожарами, чтобы потом снова увидеть все в развалинах и приступить к новой стройке! Все же подобное сравнение не вполне правомерно: ведь прилив — это поток жизни, а не смерти, нормальное явление природы, регулирующее жизнь миллионов живых существ.

Когда я выходил на берег, чтобы избежать вторичного натиска воды, последние живые существа, которые я увидел перед тем, как мой шлем появился над поверхностью, были медузы аурелии, известные в Америке под названием «луна-медуза».[73] На Инагуа этот вид я встретил впервые. Появление аурелий в такой момент показалось мне весьма знаменательным. Больше чем какое-либо другое живое существо на нашей планете они олицетворяют своими радужными прозрачными тканями символику приливов и отливов. Я насчитал шесть медуз. Их полусферические зонтики чуть пульсировали и медленно колыхались на воде, уносившей их в открытый океан. Бледные и светящиеся, они действительно походили на луну. Бесцельно уплывали они по прозрачной сверкающей глади в бесконечное водное пространство. Вместе с океанскими приливами, медузы всецело отдаются на волю луны. Послушное луне течение — их жизнь, их мир, их средство передвижения.

Глава XVI

АКУЛЫ

Акулы красивы в том же смысле, как тигры и пикирующие бомбардировщики. Пусть эти рыбы — жестокие кровожадные, садисты или, подобно бомбардировщикам, настоящие орудия уничтожения, но факт остается фактом: акула на свободе, в океане, — воплощенное совершенство линий и грации. Обтекаемые формы — не новость, современная техника только применила принципы использованные акулами еще в незапамятные времена задолго до появления человека. Правда, и среди акул есть отдельные виды, отказавшиеся от элегантной симметрии линий, свойственной их породе. В качестве примеров можно привести молот-рыбу и пилоноса,[74] но в целом семейство акул не отступило от основного закона своего формообразования — высокой гармонии пропорций.

Акула, пойманная на крючок и лежащая на палубе, вовсе не красива. Подобно всему мертвому — это груда скомканной плоти и окостеневших мускулов. Только жизнь наделяет их своеобразием. Мне не раз случалось разговаривать об акулах с учеными и рыбаками, и лишь немногие из них ценили по достоинству их красоту. Вероятно, это объясняется тем, что мало кто из них видел акул в их естественной среде, не с поверхности моря. Но и этим немногим мешает увидеть красоту акул страх и недоверие, поддерживаемые обширной литературой об акулах. Подобным же образом лишь один человек из десяти тысяч способен оценить красоту змеи, хотя таковая, несомненно, существует; точно так же люди, которые с минуты на минуту ждут, что им на голову свалится смертоносный груз, мало расположены рассуждать о достоинствах конструкции бомбардировщика. Объективное суждение об акуле, змее и бомбардировщике возможно лишь в том случае, если ум судьи свободен от страха и недоверия. Повторяю: с точки зрения архитектоники акулы являются наиболее совершенно сформированными животными.

В мои намерения не входит спорить о том, нападают ли акулы на людей или не нападают. Факты как будто говорят и о том и о другом. Зарегистрировано несколько подлинных случаев нападения, но, кроме того, ходят сотни рассказов, за достоверность которых нельзя ручаться, и столько же явно выдуманных. Между прочим, акулам часто приписывают нападения, совершенные барракудой, в чьей хищности и жестокости нет никаких сомнений. Однако большинство видов акулы, включая самые крупные, совершенно безобидны. Людоеды среди них встречаются весьма редко.

Когда-то я тоже разделял ходячее мнение, что остерегаться надо всех без исключения акул и что все они — мерзкие существа. Мое превращение в акулофила началось у Шип-Кея, где из-за своего невежества я изрядно набрался страху, встретясь с акулой; а после встречи с тигровой акулой на барьерном рифе у меня появился к ним подлинный интерес. Не поймите меня превратно: я не принадлежу к числу людей, находящих удовольствие в том, чтобы поиграть с этой рыбкой или пырнуть ее ножом, как сделал один молодчик ради эффектного кинокадра. Мне никогда не приходилось и хлопать акул по чувствительному носу, чтобы отогнать их от себя, о чем нам поведал один автор; я не люблю искушать судьбу. Напротив, я питаю к акулам глубокое уважение. Во время подводных экскурсий я стараюсь держаться как можно скромнее в своем железном шлеме, с бульканьем пускающем пузыри воздуха: усаживаюсь где-нибудь поудобней между глыбами кораллов и незаметно, насколько это возможно, без помех наблюдаю за тем, что происходит вокруг меня.

Прибрежные воды Инагуа отнюдь не кишат акулами, поэтому я не могу, положа руку на сердце, рассказать о том, как меня со всех сторон окружили стаи этих людоедов. К тому же акулы обычно держатся поодиночке, хотя есть породы, плавающие большими группами. Мне редко приходилось видеть больше двух акул зараз; и один только раз я наблюдал, как пять рыб медленно проплыли вдоль обращенной к океану стороны кораллового рифа.