Остров в океане - Гилберт Клинджел

Со мною была пятизубая острога, и при ее помощи я попытался обогатить свою коллекцию экземпляром новой рыбы. В первый раз я промахнулся, но во второй раз мне все же удалось ранить одну из них около спинного плавника. Оставалось только схватить ее и спрятать в мешок, который я всегда носил с собой, но не тут-то было: она вывернулась и, извиваясь от боли, боком поплыла вдоль каменной стены. Быстрое мелькание плавников — и ее схватил большой крапчатый групер, испещренный красноватыми пятнами. Он прятался в большой расщелине, и я не заметил его. Хищник вернулся с добычей к себе в логово, а я снова попытался добыть экземпляр для коллекции. К моему удивлению, рыбы не дали мне приблизиться; хотя раньше они спокойно шныряли у моих ног, теперь они держались от меня подальше. Вероятно, сначала они приняли меня за незнакомую, смешную рыбу, а теперь видели во мне потенциального врага. Я замечал, что подобным же образом ведут себя и морские окуни, однако большинство рыб не обращает ни малейшего внимания на гибель соседей. Трагедия может разыграться в двух шагах, а они как ни в чем не бывало продолжают кормиться, прохлаждаться или заниматься другими своими делами.

Следующая рыба, которую я попытался заколоть, повела себя самым странным образом. Заостренный конец остроги скользнул по ее боку, вырвав несколько чешуек и маленький кусочек мяса. Рыба — это был желтый грант с кроваво-красной пастью — метнулась прочь, затем, повернувшись, подобрала плавающие чешуйки и бросилась к куску собственного мяса на кончике копья. Я метнул острогу вторично, но и тогда она не удрала, а, увернувшись, принялась обнюхивать острогу, вонзившуюся в песок. Я подивился разнице между этими двумя видами: грант был совершенно уверен в себе, тогда как полосатые рыбки, почуяв опасность, стали робкими и недоверчивыми.

Подводная охота с копьем далеко не так проста, как можно подумать. Хотя по большей части рыбы как будто не обращают внимания на охотника, на самом деле они всегда замечают движущиеся в определенном направлении предметы. Мне случалось бросать копье в столь плотные косяки, что промахнуться казалось невозможным, а между тем я не задевал ни одной рыбы. Вся стая при этом едва ли шелохнется; обычно происходит мгновенный локализованный переполох, который скоро прекращается.

После неудачи с грантом мое внимание привлекли две маленькие, тускло окрашенные рыбки около глыб мертвого коралла, заросших губкой. Это были бленни, морские собачки того же самого вида, который я наблюдал около Лэнтерн Хед. До чего они не похожи на рыб! Поднимая и опуская головы, наклоняя их то в одну, то в другую сторону, принимая самые необычные позы, они шныряли между водорослями, словно какие-то неугомонные насекомые. И тут у меня на глазах разыгрался презабавный спектакль. Обе рыбы опустились казалось, они не плывут, а идут, до того плотно они прижимались ко мху — на песчаное дно у подножия камней. Здесь они стали друг против друга — между мордами оставался промежуток в дюйм. С секунду они стояли неподвижно, а затем пустились в пляс. То был нелепейший танец вприпрыжку на ходулях, которые им заменяли грудные плавники. Неожиданно они остановились и поглядели друг на друга.

До сих пор они держали рты закрытыми, а теперь начали неудержимо болтать. Затем опять пошли плясать и прыгать. Когда они снова остановились, то вместо болтовни потянулись друг к другу ртами. Ни дать ни взять поцелуй! Но оказалось, что замышляются не любовные ласки, а нечто прямо противоположное. Бленни еще раз коснулись друг друга губами — и началась потасовка. Этот поцелуй был не что иное как проба сил. Вероятно, таков у них способ устанавливать права на охотничий участок: после ряда толчков и ударов одна из морских собачек очистила поле боя, и победитель торжественно вошел во владение отвоеванной территорией, занимавшей один квадратный ярд песчаного дна и такой же кусок скалы.

Несомненно, что многие рыбы очень любопытны. В первую очередь это относится к акулам, летучкам и триглам.[70] Но мой победитель бленни побил в этом отношении рекорд — такой любопытной рыбы мне еще встречать не приходилось. Когда я присел на песок неподалеку от его владений, он тотчас подплыл к моей руке, лежавшей на песке, и обследовал каждый палец, тычась носом в один ноготь за другим; затем забрался мне на ногу и тщательно изучил старый шрам, полученный много лет назад, когда я напоролся на раковину устрицы.

В полосе приливов и отливов жизнь сосредоточивается исключительно у скал. Песчаная равнина в волнистых бороздах — слишком ненадежный приют для более или менее оседлых организмов. Это, так сказать, подводная «ничейная земля» — пустынная белая полоса на синем фоне. Все же в периоды недолгого затишья, когда прилив достигает высшего уровня, некоторые рыбы покидают скалы и совершают вылазки в открытое море. Однако никто из них не отплывал от берега на сколько-нибудь значительное расстояние, кроме рыб крупных и сильных пород. Сержант-майоры, синеголовки, помацентриды и рифовые рыбки ограничиваются прогулками в восемь-десять футов. В таком отдалении от скал они чувствуют себя вполне спокойно, зачастую проплывая под носом у более крупных рыб. Они знают, что достаточно одного движения плавника, чтобы укрыться в расщелине.

Из мелких рыб лишь кузовки безнаказанно шныряли в открытом пространстве, чувствуя себя в безопасности под защитой своих солидных бронированных доспехов, да еще рыба-еж по сходству с подушкой для и иголок уступает лишь морскому ежу. Рыба-еж совершенно лишена страха, и это не удивительно: одно прикосновение к ней грозит болезненным ранением.

В открытой воде обитали и рыбы-шары,[71] тусклые колючие существа, в минуту опасности способные раздуваться до огромных размеров. Их считают очень глупыми рыбами, но в Чесапикском заливе я наблюдал как они целой компанией нападали на больших крабов, прокусывая острыми зубами их прочные панцири. Предпринять подобную операцию в одиночку было бы исключительно опасно. Можно ли назвать глупой рыбу, способную на такие организованные действия?

Большинство патрулировавших рыб принадлежало к крупным хищникам. Они плавали взад и вперед, подстерегая скромных обитателей подводных скал, решившихся высунуться из своего логова. Немногочисленные, но страшные, все они умели развивать огромную скорость. Среди них я заметил трубу-рыбу длиной около трех футов, не считая длинной нити, которая тянется от ее хвоста. Здесь была и барракуда,[72] загнавшая крошечную рыбу-бабочку под защиту утесов.

С полчаса вода у основания подводного утеса была спокойна и неподвижна. Рыбы скользили и кружились легко, почти без малейших усилий. Потом вода начала убывать. Сначала отлив шел так медленно, что я не заметил перемены, но вскоре мне бросилось в глаза, что водоросли уже не свисают с камней безжизненными нитями. Их нежные стебли стали вытягиваться в направлении далекого, невидимого острова Маягуаны. Морские веера тоже зашевелились, но в отличие от своих собратьев на большом рифе, они располагались не параллельно береговой линии, а перпендикулярно к ней. И это понятно, потому что здесь главная действующая сила не прибой, а приливо-отливные течения.