Отпечатки - Джозеф Коннолли

А потом ушла и она — Элис: ушла в прощальном вихре поцелуев и обещаний (не таких поцелуев, какими мы мимолетно обменялись — в тот день, тот день). Она, Элис, была одновременно уверена и решительно настроена, сказала она: впредь нам будет намного проще — да, каждому из нас — хотя бы попытаться стереть из памяти все плохое, а потом — кто знает? Может, даже достичь чего-то великого. Вряд ли она сама в это верила. Наши вершины, если то были они, уже достигнуты посредством инстинкта и Лукаса давным-давно. Теперь надо просто пережить падение, нести эту печать — смириться и работать с тем, что нам осталось. Как сказала мне тогда Джуди: на самом деле вопрос в том, чем тебе придется пожертвовать, чтобы справиться…

Эпилог

Что ж. Пара минут, а может, просто годы прошли с тех пор, и мы с Полом, мы слегка подуспокоились, к добру или к худу. Он пытался подбить меня снова заняться живописью, но, если честно, у меня просто не хватает сил. И он старается возродить «Схемы Тема», хотя временами я вижу, что он тоскует по легким путям, к каким, должно быть, привык раньше (но я на этом внимания не заостряю). Однако скоро что-то придется делать. Не сказать, что у нас имеются деньги. Пол говорит, чтобы я не волновался — он напечатает, сколько надо. Боже — думаю, он шутит, но может и до такого дойти, знаете; я просто физически не могу сейчас даже подумать о том, чтобы искать работу…

Пола неприятно потрясло известие о том, что Тычок, бедняга Тычок… ну — отвечает на вопросы полиции. Пол только горестно покачал головой, когда узнал. «Я предупреждал его — я его что, не предупреждал? — все время спрашивает он у меня (как будто я знаю). — Надо было поосторожнее, вот и все: ему просто надо было быть поосторожнее…» С Бочкой, однако, вроде бы все путем — работает на кухнях большого отеля на Парк-лейн, я практически уверен, что это там: ну, знаете — там громадные такие отели. Пока ему доверяют только овощи — но он крайне решительно настроен, сказал мне Пол, добраться до самой верхушки, чтобы за большие деньги сниматься в рекламе «Сейнзбериз»[102] и заставлять литературных негров писать за него кулинарные бестселлеры. По стопам Кимми идет, прокомментировал Пол. Кстати, о Кимми — она, знаете, прогремела во всех газетах неделю или две назад. Выставка ее картин грудями произвела ожидаемый шум (мы с Полом получили приглашения на открытие — впрочем, не пошли). А потом она, должно быть, решила повысить ставки, устроив представление живьем — голые женщины, густо покрытые краской, прижимались к вертикальным холстам (на это мы с Полом тоже получили приглашения; впрочем, не пошли). Все критики над ней глумились — говорили, что какая-то Ева, а может, Ив, Кляйн[103] (бог его знает, кто это такой) уже делал все это раньше. Можете представить реакцию Кимми: всех журналистов послала на хуй, после чего картины раскупили как горячие пирожки. Вот и славно. Дороти и Мэри-Энн могли оказаться в куда худших руках, знаете ли, чем бы все это ни кончилось.

В прошлые выходные случилось кое-что очень важное для меня — приехала Фрэнки. Не меня повидать, сами понимаете — забрать остатки своих вещей. Джон, судя по всему, припарковал машину за углом: не зашел. Она сказала мне: прости, Джейми, — ну, знаешь: за все (наверное, это все виски и страх виноваты). А потом она сказала: понимаешь, Джейми, — мужчины за мной толпами бегают, с такой-то внешностью: наверное, это потому, что со мной меньше хлопот. Но все равно я урод, Джейми… а тряпки и косметика стоят дорого: понимаешь? Я сказал, что понимаю (а что еще я мог сказать?), пожелал ей всего наилучшего, поцеловал в щеку и чуть в обморок не упал от этого касания и от ее запаха. Должно быть, я весь день витал в облаках, потому что Пол, он жутко на меня злился (но, по-моему, в одном он не прав, знаете, — вряд ли меня стало бы от них тошнить: от этой краски и платьев). Одно из немногих воспоминаний, которые будут преследовать меня вечно, — мы с Фрэнки в кожаных внутренностях темно-синего «алвиса», слились в экстазе.

Что еще вам рассказать? Ах да — я получил письмо от Джуди. Трудно сказать, конечно, что именно она чувствует, — потому что она, естественно, делает хорошую мину при плохой игре. Они с Лиллихламом живут в двух комнатах в Ковент-Гардене — и даже это, пишет она, съело большую часть денег, вырученных от продажи. Она гораздо больше работает в «Самаритянах», пишет она, и проходит курс противоопухолевого лечения; только пусть я об этом никому не говорю. Вообще-то «лечение» она написала в кавычках; не знаю, что она имела в виду, а вникать не хочу. У нее развилась агорафобия, чему она ничуть не удивлена, и, если бы не Тедди, она всерьез задумалась бы о женском монастыре, если, конечно, какой-нибудь монастырь согласится ее принять. И, Джейми, добавила она в скобках, тебе это может показаться смешным, но на самом деле я, знаешь, не шучу. Да, кстати, к разговору о Лиллихламе — он сбрил бороду и отправился на пробы к новому фарсу Рэя Куни,[104] что ли, но упал со сцены (Пол смеялся, когда я читал ему этот кусок). Поначалу народ в оркестровой яме дал ему шанс все исправить — посмеяться над собственной оплошностью, может, — но потом его стошнило, и все было кончено. Бедная Джуди. Она терзается угрызениями совести, потому что во время последнего сеанса в «Самаритянах» узнала в трубке голос Лиллихлама и, не раздумывая, трубку бросила. Тем самым, как написала Джуди, она не только нарушила святое правило «Самаритян», но и теперь никогда не узнает, пытался ли он прискорбно удержать ее от разговоров с другими мужчинами, или же его действительно довела нужда, и он звонил в безысходном отчаянии. О господи. Она пригласила нас с Полом на ужин в выходные. Они оба, пишет она, будут рады нас видеть. Лиллихлам больше не делает вино, вполне естественно, но в качестве компенсации, пишет Джуди, он «дегустирует» за сборную Англии. Я принял приглашение, но в назначенный день никуда не пойду. Не могу объяснить.

Уна? По слухам, она ушла от своего Солдата Джо — он был, очевидно, скорее средством, а не целью. (Джуди написала, что видится с ней время от времени и что очень скоро, в один прекрасный день, мы все встретимся и воссоединимся: этот прекрасный день, скажу я вам, никогда не наступит.) Киллери, между тем, до сих пор переживает бомбежки в своем пригородном особнячке: надеюсь, больше ему ничего нужно, потому что боюсь, ничего другого у него уже не будет. Он явно до сих пор переживает. Склонен бормотать, к примеру: «Нельзя сдаваться, если приходится туго; надо стоять до конца…» Он раздобыл старый армейский револьвер — говорит, что застрелится, вот только раздобудет патроны. Ну да. Бедный старина Киллери.

И наконец, Бенни. Мой сын. Он сказал мне… о боже, знаете, — мы встречаемся, каждую вторую субботу: это так неправильно — я даже не могу объяснить, что имею в виду. Или я должен быть с ним всегда, или вообще никогда. Ладно. Он сказал мне… о боже, знаете — из меня ведь хреновый отец, да? Так что, может, оно и к лучшему. Он сказал мне… что они купили новую квартиру в Белсайз-парк (в конце концов я отдал им все деньги — вообще все. Пол ужасно разозлился. Но Элис, благослови ее боже, просто снизила цену подвала практически до нуля, так что в итоге все вышло как надо). Ладно. Он сказал мне… что она встречается с каким-то Дональдом, Каролина. Его мать. И что он вроде неплохой парень, этот Дональд. Так что… Ладно. Неизбежно, видимо. Некого — ведь тут некого винить? Я просто не подхожу на эту роль, вот и все.

Итак. Дом — наш дом, наш маленький подвал и туннель (не такой уж и маленький, на самом деле), выглядит, должен сказать, очень элегантно и уютно: поразительно, знаете ли, как Пол может создать настоящий дом практически из ничего. Хотя, если честно, я скучаю по своим потрясающим окнам. Иногда здесь забываешь, какое время года на дворе, не говоря уже о том, день сейчас или ночь. Он не хотел, чтобы я вешал картинки Элис (сказал, что они «довольно мерзкие»), но я настоял. А под ними я нашел серебряную модель, ее она тоже оставила мне: я нашел ее в одном из чемоданов. А… вы, вероятно, не знаете. Видите ли, подарок Лукасу — на Рождество, да, и на его официальный день рождения — вещь, которую мы все раздобыли для него, — это маленькая серебряная модель Печатни. Кимми приказала ее сделать одному из своих. Детализация потрясающая. Каменная кладка позолочена, и все — мы все выгравировали свои имена снизу: памятный подарок и семейная драгоценность. Элис нацарапала в записке: ему бы она понравилась — и ты, Джейми, ты единственный, кто тоже ее полюбит. И она была права: я ей принадлежу, понимаете. Принадлежу.

Я перетащил сюда самый маленький пресс. Его пришлось разобрать и собрать заново (Пол говорит, он нам еще пригодится). Остальные ушли с аукциона. Самый большой купил Музей Виктории и Альберта[105] — пожалуй, это своего рода достижение. Обеденный стол — потому что мы с Полом вместе ужинаем каждый вечер; до старины Бочки ему, Полу, конечно, далеко, но он неплохой повар. Так вот, обеденный стол, видите ли, мы поставили над могилой. Это не был, как выяснилось, специальный склеп, который Лукас себе вырыл. Есть еще несколько похожих глубоких полостей — бог знает для чего их некогда использовали (я даже представить не могу). В некотором роде приятно знать, что они есть. Ну ладно — в общем, за ним мы едим каждый вечер. Так что он может разделить с нами ужин. И мы всегда ставим на стол свежие цветы — Пол за этим следит. Покупает их на Колумбия-роуд. Кстати, на днях он вернулся оттуда и говорит мне: слышь, Джейми, ты щас с катушек слетишь, точняк! (Мне нравится, как он говорит, нравится.) Что, говорю я, что? Оказывается, в конце улицы (и, сказал он, прежде он его не замечал) есть цветочный магазин под названием «У Слингсби», а заправляют им — да, вы угадали: Гитлеры. И представляешь, говорит Пол: этот Дэйв Гитлер, он взял да и отрастил маленькие квадратные усики вот здесь, смотри, — нарочно не придумаешь, а? (Самое забавное, что я тоже отрастил усы. Другой формы, разумеется. Довольно жидкие. Пол говорит, они меня старят. Наверное, я их сбрею.)