Весь Хайнлайн. Ракетный корабль «Галилей» (сборник) - Роберт Хайнлайн

Аренса привел их к себе в каюту: народу там была тьма. Он махнул рукой в их сторону:

— Познакомьтесь с форумом Свинячьего закоулка — сенатор Мямля, сенатор Болтун, сенатор Кожаный Мешок, доктор Благодетель и маркиз де Сад[39]. Джентльмены, разрешите представить вам комиссара Несчастливца и профессора Мудреца.

Закончив представление, Аренса скрылся в своей комнатушке.

— Как вас зовут, мистер? — спросил один из кадетов, обращаясь к Тексу.

— Джермэн, сэр.

— А вас? — спросил он у Мэтта.

— Побоку эти мелочи. Ближе к делу, — заявил Аренса, выходя с гитарой в руках. — А ну, джентльмены, какую там мелодию вы исполняли? Давайте-ка еще раз. Приготовились! Начинаем по моему сигналу… Раз, два, три!

Так появился на свет оркестр Свинячьего закоулка. Постепенно он вырос до семи инструментов, и началась работа над репертуаром, с которым не стыдно было бы выступить на корабельном празднике. Но с оркестром Мэтту скоро пришлось расстаться. Он был принят в команду по космополо, а разрываться между этим и тем — просто времени не хватало. Впрочем, его ухода из мира музыки ни один маэстро даже и не заметил.

И тем не менее Мэтт остался одним из друзей Билла. Аренса принял всех четырех под свое крыло, потребовал, чтобы они время от времени забегали к нему в каюту, и вообще следил за их жизнью. Но он никогда не жаловался на них офицерам. Сравнивая свои впечатления с впечатлениями других новичков, Мэтт сделал для себя вывод, что ему и его друзьям повезло. Они посещали частые заседания Форума — сначала их приглашал Аренса, потом — просто из интереса. Обычным развлечением на борту «Рэндольфа», как и везде в школах-интернатах, были споры.

О чем только ни спорили, а замечания Аренсы, всегда неожиданные и частенько идущие вразрез с общепринятым мнением, придавали этим спорам особый интерес.

Но как уж водится, с чего бы ни начинался спор, кончался он непременно на дамах. И точкой в споре служила стандартная фраза: «Какой вообще смысл о них говорить? На «Рэндольфе»-то их нету. Пошли лучше спать». Не менее интересным был семинар на тему «Сомнение», включенный в учебное расписание. Этот предмет появился на свет по инициативе коммодора, который, основываясь на собственном опыте, пришел к выводу, что все военные организации, в том числе и Патруль, имеют общую слабость. Свойственная им военная иерархия по своей природе консервативна и полагается на тупую исполнительность, основывающуюся на законе прецедента[40]; оригинальное и нестандартное мышление считается у военных наказуемым.

Инициатива наказуема — гласит один из общепринятых военных принципов. Коммодор Аркрайт понял, что подобные тенденции неизбежны и тесно связаны с природой военных формирований; он надеялся изменить их, введя в программу предмет, сдать который нельзя, не обладая оригинальным мышлением.

Были созданы дискуссионные группы, составленные из молодых кадетов, старших кадетов и офицеров. Руководитель семинара задает тон, выдвинув положение, противоречащее общепринятой аксиоме. И после этого можно говорить что угодно. Мэтт не сразу к такому привык. Во время первого семинара руководитель предположил следующее: «Патруль приносит вред и его надо распустить». Мэтт ушам не поверил.

Выступающие вставали и по очереди говорили, что в течение стабильного мира, существующего последние сто лет благодаря неослабной бдительности Патрульной службы, нанесен ущерб человеческой расе, что резкое увеличение числа мутаций, вызванное атомными войнами, в конечном итоге — благо, согласно непоколебимым законам эволюции, что ни человеческая, ни любая другая раса, населяющая Солнечную систему, не могут рассчитывать на вечное существование, если они намеренно откажутся от войн, и что, наконец, Патруль составлен из самодовольных глупцов, принимающих внушенные им предрассудки за законы природы.

Пока длилась та первая дискуссия, Мэтт не произнес ни единого слова.

На семинаре, который проводился на следующей неделе, он услышал, как под сомнение была поставлена материнская любовь и любовь к матери. Ему хотелось ответить, но даже под страхом смертной казни он не смог бы придумать аргументов, кроме: «А потому!» Затем последовали нападки на монотеизм как предпочтительную форму религии, на разумность научного подхода и на право большинства в решении спорных вопросов. Мэтт понял, что здесь разрешается выражать как ортодоксальные, так и неортодоксальные точки зрения, и постепенно начал вступать в дебаты, защищая некоторые из своих любимых идей.

И тут же он увидел, что его бессознательные предположения, скрывающиеся за теми суждениями, которые он пытался высказать, подвергаются безжалостным нападкам; скоро Мэтту пришлось вернуться к упрямому, хотя и не выраженному вслух доказательству: «А потому!» Постепенно Мэтт стал привыкать к подобным методам споров и аргументации и быстро обнаружил, что можно, задавая невинные вопросы, разрушить цепь чьих-то доказательств.

Мэтт начал получать особое удовольствие от участия в семинарах после того, как в его группе появился Жерар Берк. Он терпеливо выжидал, пока Жерар не выскажет какую-нибудь определенную точку зрения, затем задавал вопрос; это всегда был вопрос и никогда — определенное заявление. По каким-то причинам, не понятным для Мэтта, точки зрения Берка всегда были ортодоксальными. Чтобы опровергнуть их, Мэтту приходилось выдвигать нестандартные идеи.

Один раз, когда семинар уже кончился, он спросил Берка:

— Послушай, Берк, мне почему-то всегда казалось, что мыслишь ты более оригинально.

— Может, и так. А что?

— По тому, что ты говоришь на «Сомнении», об этом не скажешь.

На лице Берка появилась хитрая улыбка.

— Я считаю, что лучше зря не высовываться.

— Что ты хочешь этим сказать?

— Ты полагаешь, наши начальники так уж интересуются новыми мыслями? Послушай, юноша, ты когда-нибудь научишься распознавать ловушки?

Какое-то время Мэтт не знал, что ответить. Потом сказал:

— По-моему, у тебя что-то с мозгами.

Тем не менее слова Берка заставили его призадуматься.

Шли дни. Нагрузка была так велика, что на скуку не оставалось времени. Мэтт был согласен с общим мнением всех кадетов, что «Рэндольф» — это сумасшедший дом и нормальному человеку в нем жить никак не возможно, что это металлолом, выброшенный в космос за ненадобностью, и тому подобное. Но, по правде говоря, у него пока не сложилась своя точка зрения относительно учебного корабля — он был слишком занят учебой. Сначала его мучила тоска по дому; со временем она отступила. Его дни были заполнены занятиями, учебой, тренировками, снова учебой, лабораторными работами, сном, едой и опять учебой.