Стратегии счастливых пар - Валентин Бадрак

И сам Мережковский был не так прост в бытовой жизни, как представляется на первый взгляд. Будто в ответ на многослойную игру жены он слишком уходил в себя, как бы исчезал в своих мыслях и мечтаниях. Признавался, что «одинок», что грезит о любви, идеальной, воздушной и неземной. Можно даже предположить, что живи он один, наедине со своими видениями, он мог бы оторваться от реальности совсем, выскользнуть в иной мир, пространство виртуальных представлений, которое обычно люди называют сумасшествием. Создается впечатление, что только приземленность Зинаиды, несмотря на душевные страдания, возвращала его к бытию. Вообще духовно Мережковский был чужим для всего мира, инопланетянином, родина которого удалена на немыслимое расстояние от всего сущего и понятного обычному землянину, и в этом смысле жена выступала спасительницей, посредником в отношениях с окружающим миром. Только за это он мог простить ей все на свете!

Нельзя не упомянуть, что наиболее тяжелые моменты их брака связаны как раз с духовным отчуждением. Хотя число этих эпизодов ничтожно мало, о них все же стоит сказать. Истина заключается в том, что они всякий раз оказывались напрямую связанными с сексуальной темой. Случалось, что неудовлетворенная, явно более темпераментная Зинаида пыталась найти недостающие эмоции за пределами семейного пространства. И конечно, натыкалась на глухой протест мужа, защищавшегося мрачной пеленой отчуждения. Каждый из них проходил свой уровень потрясения: он бывал ошарашен «романами» жены; она – шокирована небывалой холодностью мужа. «Холодный человек, холодный дух, холодная душа, холодное тело – все холодное, все существо сразу», – ужасалась Зинаида, пребывая в плену своих бурных эмоций и отчаяния. Дмитрий все переживал в себе, то и дело повторяя, как мантру, фатальное: «Враги человеку – домашние его».

Но эти переживания все же не породили у них чувства враждебности друг к другу. Напротив, тревожность и беспокойство растворялись в их растущей общественно-религиозной и философской активности. Другими словами, внутри семьи они научились проходить терапевтический курс универсального лечения духовной близостью, общностью идей и осознания того, что это и есть их двойная миссия, единственно возможный путь осуществления задуманного, да и выживания вообще. Их компромисс оказался жизнеспособным и действенным, именно этим он интересен и делает интересной саму пару.

Словно защищаясь от темпераментности жены, единственного, пожалуй, несоответствия внутри союза, подчеркнуто уравновешенный Мережковский при разработке теории «новых людей», или «людей Третьего Завета», указывает, что они «равнодушны к половой чувственности», что в них, по словам Зобнина, «преодолен и изжит сексуальный инстинкт, толкающий человека на удовлетворение половой страсти и продолжение рода». В этой теории мыслителя проявились две важные для развития брака линии. Первая, недвусмысленно обнажая собственную проблему, намекает на ее вторичность применительно к своей спутнице жизни (ведь она не только следует их общей теории, но и проповедует ее, пусть даже периодически скатываясь в лоно греховности). Вторая же более важна внутренним убеждением, что с «этой проблемой» можно жить, что она лишь дань трансформации личности и что он вместе с Зинаидой сможет победить это тяготение плоти, потому что духовность, жизнь духа поставлена во главу угла. Жизнь, годы, совместное старение показали, что Дмитрий Мережковский оказался прав: общая духовность является всемогущей, всеобъемлющей силой, вытягивающей брак из трясины двусмысленности и колебаний.

Духовный форсаж

Владимир Злобин, который был секретарем знаменитой четы в завершающий период их жизни, довольно интересно обрисовал версию их жизни, альтернативную семейной: «Что было бы с ним, если б они не встретились? Он, наверное, женился бы на купчихе, наплодил бы детей и писал бы исторические романы в стиле Данилевского. Она… о ней труднее… Может быть, она долгое время находилась бы в неподвижности, как в песке угрузшая, невзорвавшаяся бомба. И вдруг взорвалась бы бесполезно, от случайного толчка, убив несколько невинных младенцев. А может быть, и не взорвалась бы… и она продолжала бы мило проводить время в обществе гимназистов и молодых поэтов… На эту тему можно фантазировать без конца. Но одно несомненно: ее брак с Мережковским, как бы к этому браку ни относиться, был спасителен: он их спас обоих от впадения в ничтожество, от небытия метафизического».

Человек, долгое время находившийся вблизи четы Мережковских, ясно представлял себе не только реальную пользу объединения, но и «обреченность» каждого из них на пожизненный союз. Внутри семьи не все было гладко, имелись неполадки и недостатки (хотя со временем их становилось все меньше, а с уходом молодости они исчезли вообще), но это был лучший путь из всех возможных, наиболее правильный сценарий из всех предлагаемых жизнью версий. На Дмитрия, который напряжением воли в течение долгих лет старался преодолеть комплекс страха перед напористостью, брак подействовал как на брошенный ему спасительный круг. Тут не лишним будет упоминание о том, что старший брат Дмитрия, Константин (пожалуй, единственный из братьев, в ком Дмитрий признавал сильный мужской характер), после ряда открытий в области биологии покончил жизнь самоубийством. Подавленность и страх перед любой публичной активностью как следствие отцовского воздействия и материнской полумазохистской изворотливости были в целом характерны для всей семьи Мережковских.

Неслучайно молодой Мережковский в своей первой книге, вышедшей за год до женитьбы, откровенно писал о собственном бессилии совершить нечто масштабное, к чему он с детства чувствовал тяготение («Я слишком слаб; в душе – ни веры, ни огня»). Преодоление слабости с юных лет обрело характер необходимости и утверждения. Неудивительно, что его и в зрелые годы порой огромной волной накрывали депрессивные состояния. И вдруг открытие бунтарской, невообразимо безрассудной, с какими-то судорожными порывами, души молодой девушки, к тому же нешуточно увлекающейся стихотворством. Вместе с ней ему явился ориентир, небывало яркий свет озарил четкий, обновленный путь самореализации. Для него объединение с Зинаидой Гиппиус изначально являлось больше духовным союзом, чем союзом мужчины и женщины. Среди прочего ему недоставало заботы и нежности (это испытывает каждый юноша на пути к взрослению, а инфантильность и младенческая привязанность Мережковского к матери сделали его уязвимым в быту на долгие годы); а уверенная, самостоятельная и абсолютно бесстрашная Зина подарила ему защитную оболочку, позволившую жить как в теплице, под невидимым колпаком. Следуя стереотипу «мужского поведения» инстинктивно, он также испытывал необходимость защищать и заботиться о близком, родном существе, но делал это неуклюже и неловко, словно это была не его сфера деятельности. Когда однажды, через год после свадьбы, Зинаида серьезно заболела тифом, Дмитрий метался как ненормальный. Несколько дней он буквально не отходил от жены ни на минуту, настолько сильным оказался стресс от переживаний и бури эмоций. Но реальной помощи, кроме вызова доктора, он оказать не мог – только моральную поддержку. Таким он и оставался до старости – большое, но немощное дитя, бесполезное в решении бытовых проблем и одновременно гений мысли, идеолог духовного возрождения интеллигенции, подаривший миру несметное множество произведений.