Кто ищет, тот всегда найдёт - Макар Троичанин

— В воскресенье к 12-ти, — перебивает мрачные мысли Дмитрий, прощаясь.

— Хорошо, — соглашаюсь, поскольку до воскресенья ещё целых три дня и можно хорошенько обдумать причины, по которым я не смогу прийти.

Но пришёл.

Пока я, отключившись от всего на свете, врубался в добытую геологическую литературу, устраняя ленинским способом пробелы образования, полученные в альма-матери от недобросовестных профессоров, в мире назревали наиважнецкие события — грядел международный женский день.

— Гони монету, — подошёл Хитров.

— С какой стати? — возмутился я, привыкший бережно относиться к эквиваленту.

— Женщинам на подарок, — радует профорг, — в женский день.

И правда: скоро 8-е марта. Денег у меня перед зарплатой осталось с гулькин хвост обрубленный, и грешок есть: чем их меньше, тем отдавать труднее, тем более что на почём зря.

— Клара с Розой, — пробую отвертеться, — придумали этот день для консолидации трудящихся женщин против эксплуатации и неравенства, а не для подарков.

Паша не сдаётся, ухмыляется, радуясь, что наступил на хвост.

— Ты скажи об этом не мне, а нашим Розам и Кларам.

Это мне не светит: наши революционерки так отрозят и откларят, что навек забудешь и то немногое из основ, что удалось запомнить из институтских лекций. Пробую зайти с фланга:

— Дед Маркс, помню, учил, что дармовые деньги и товары развращают пролетариат.

Да разве Хитров отлипнет? Ржёт в голос, сально осклабясь:

— Бабы, они никогда не против развращения. — Противно стало, я и отдал потом и кровью заработанные тугрики. — Тебе, — добавляет вымогатель, — за трельяжем вместе с Воронцовым ехать — Шпацерман распорядился.

— За каким таким трельяжем? — опять возмутился я.

— Женщины решили, что мы им подарим трельяж в камералку, — объясняет Павел Фомич, — а то им не перед чем марафет с утра наводить. Половину денег выделил профком, а половину собирают мужики. Ясно?

— Ничего себе! — никак не могу остыть от потери кровных. — Сами себе подарки выбирают. Да ещё какие!

— С Коганшей поедете, — успокаивает Паша, — она выберет.

Зря волновался. Трельяж оказался удобной штукой: можно было в обеденный перерыв обозреть себя с фасада и в профиль и хорошенько выбриться.

И вот он, наконец, настал, этот с нетерпением ожидаемый всем прогрессивным человечеством день. Затарабанили африканские тамтамы, загудели многометровые азиатские трубы, задребезжали латиноамериканские гитары, загрохотали северо-американские джазбанды, монотонно затукали эскимосские бубны, заныли шотландские волынки, торжественно зазвучали европейские оркестры и у нас затенькали балалайки под гармошку. Земля замедлила вращение от человеческой суеты. Великий праздник, когда каждая женщина считает, что он, несмотря на международный характер, только для неё, она в этот день — единственная и самая-самая. А мужики имеют полное право беспрепятственно надраться до бровей, пожертвовав здоровьем ради здоровья самой-самой, но, возможно, не единственной. У нас в такой день без попойки и без обжорки не обойтись, тем более что и зимняя погода благоприятствует.

По заведённому обычаю усадили меня, конечно, рядом с Сарнячкой.

— Как баран да ярочка, — радуется, всплёскивая ладошками, Коганша.

Ярочка тут же выставила клыки, а баран не смог от страха даже проблеять.

— Ты, — допытывается по-свойски, — почему удрал с конференции? — Сколько дней уже прошло, а она только вспомнила.

— Да так, — отвечаю уклончиво, — что-то живот ни с того, ни с сего прихватило.

— Испугался? — догадывается. — А тебя с утра все вспоминать начали. Не икалось?

— Да нет, — вяло тяну неинтересную тему.

— Кто ни выступит, всех о моделях спрашивают, а никто ничего толком не знает: ни тот, кто спрашивает, ни тот, кто отвечает. К Когану обращались, но и он запутался. — Я, не меняя выражения умного лица, тихо произнёс: «Хо-хо!» — Что ты сказал?

— Да ничё, — опять отлыниваю от серьёзного разговора. А ей так хочется встать вровень!

— Лыков более-менее разъяснил, что все ищут руду не там, где надо, и не так, как надо. После этого вообще никто не захотел выступать. Влетело бы тебе, если бы остался, — и клычки плотоядно выставила. — Тогда поднялся Ефимов и понёс всех по кочкам. Вы, спрашивает, зачем собрались? Побазарить да попьянствовать? Мохом обросли да плесенью покрылись! В общем, начал всех подряд крыть. Свежая струя, говорит, дохнула, так вы скопом поспешили её затоптать, загадить! — Я опять тихо произнёс: «Хо-хо!» — А больше всех досталось производственному отделу, который, по его мнению, превратился в бюрократический тормоз! — И опять я, удовлетворённо: «Хо-хо!» — Чего ты всё бормочешь? — злится Сарнячка, не сумев вызвать на доверительный разговор, на который, очевидно, надеялась. — В общем, порешили, что осенью будет производственно-техническое совещание по повышению эффективности поисковых геофизических работ, а основным докладчиком отгадай, кто будет? — Чего тут отгадывать? Кто, как не «свежая струя»? — Коган. — Кто? — У меня чуть винегрет непрожёванный не полез из ноздрей. — А содокладчиком — Гниденко. — Ещё лучше. Ну, Сарнячка! Умеет аппетит испортить людям.

— Молодёжь, — улыбаясь, кричит нам тамадиха. — Хватит любезничать! У вас ещё будет время, — и загадочно смотрит на Сарнячку, а та — боже мой! — порозовела и глаза опустила долу. — А сейчас, — объявляет Коганша, — разыграем главный приз. — И все, кто борется против неравенства, и кто его поддерживает, выравнявшись от принятого внутрь, дружно захлопали и заорали: «Приз! Приз!» — Тот из мужчин, — объясняет условия председательша жюри, — кто скажет в нашу честь наилучший тост, — она, интригуя, помедлила, — тот будет резать торт! — Некоторые из участников заорали обрадованно «Ура!», а нашлись и такие, кто не замедлил для храбрости тяпнуть внеочередную.

И тут в красную залу торжественно входит Траперша с огромным тортом, на шоколадном верху которого намазано цветным кремом «8 Марта».

— Нас, — подсказывает Коганша будущему победителю, — 23 человека.

Так, быстро соображаю, резать надо на 24, двойной — себе. В том, что выиграю, не сомневаюсь. Я уже однажды доказал, что являюсь непревзойдённым мастером комплиментов женщинам. Тосты — то же самое. Тогда по несчастливой случайности я торта не попробовал, теперь он будет мой. Коганше тоже, видно, тогда понравилось, вот она и придумала повторение — какая женщина устоит против красивой лести? Тем более от такого дон Жуана как я. Ещё захотела услышать, смотрит на меня внимательно — мы сейчас заговорщики — и, откладывая удовольствие напоследок, переводит взгляд на мужа:

— Начинай, Леонид Захарович.

Тот, знаю, тортов не любит, тем более — резать-пачкаться, и потому, не задумываясь, обзывает наших макак самыми красивыми женщинами на свете, но ему, конечно, никто не верит, и особенно жена. Один претендент выбыл не сладко хлебавши. Трапер забормотал заплетающимся языком что-то о мире в семье. У кого что болит, тот о том и говорит. И этот явно — в аут. Шпацерман похвалил в наших клушах матерей и пожелал большого приплода. Сам страдает и другим зла желает. Хитров, так тот вообще додумался назвать баб ударницами семейного и производственного труда. До такой грубой лести даже я не додумался бы. Коганша не выдержала и, засунув два пальца в рот, громко и негодующе свистнула, разбудив Розенбаума. Но он, ничего не поняв, предпочёл заснуть снова. Рябовский, поднапрягшись, назвал наших красоток самыми ценными образцами из геологической коллекции партии. Ему похлопали, выдвинув в претенденты тортокромсателей.

— А ты что, Василий, скажешь? — обратилась, наконец, первая леди к реальному соискателю приза и замерла в предвкушении лестной характеристики подержанных прелестей.

Но я на этот раз настроен по-серьёзному и выдал всем того, чего они желают ежедневно и всю жизнь:

— Здоровья вам, красоты, любви и много, много денег!

Они так обрадовались, особенно последнему пожеланию, так захлопали и завизжали, что можно было подумать, что последнее уже добавилось, а я понял, что победил. Даже Коганша, ожидавшая чего-нибудь более сентиментального и более конкретного для себя лично, не посмела противоречить и подала мне длиннющий резак.

Я взял его, отодвинул стул и направился, глотая слюнки, к торту.

— Василий Иванович!

Я не сразу и сообразил, что окликают меня. По инерции сделал ещё пару шагов и обернулся. В дверях стоял профессор и манил меня пальцем:

— К вам пришли! — крикнул мне, перекрывая пьяный гул.

«Маринка!» — мгновенно резануло в мозгу, и я, забыв о призе, развернулся и заспешил на выход.

— Серая? — с надеждой спросил Радомира Викентьевича.

— Нет, — огорчил тот, — синяя… — наверное, переоделась, утешил я себя, — … с белым.