Сто лет одного мифа - Евгений Натанович Рудницкий

к постановкам его опер относились ответственнее. Одним из представлений в Штеттине он по установившейся доброй традиции дирижировал сам. В марте состоялась премьера Медвежьей шкуры в Крефельде и Повеления звезд в Праге и Вене. Пражской премьерой дирижировал будущий прославленный генеральный музыкальный директор Прусской королевской оперы (после Первой мировой войны – Берлинской государственной оперы) Лео Блех. По возвращении в Байройт Зигфрид продолжил работу над партитурой Банадитриха, однако ему уже нужно было приступать к исполнению переданных матерью обязанностей руководителя фестиваля и помимо репетиций тратить массу времени на решение организационных вопросов и на совещания, преимущественно с Адольфом фон Гроссом. Передав всю полноту власти сыну, Козима старалась во время фестиваля избегать лишних волнений и удалилась в предоставленное ей Гроссом имение Ризенгут. В принципе, Зигфрид не торопился пересматривать старые постановки, сделанные в царствование его матери, и вводил лишь некоторые изменения в их сценографию и в мизансцены с участием хоров в Лоэнгрине. Однако для консервативной прессы и публики этого оказалось достаточно, чтобы обвинить его в искажении замысла отца. А ведь он всего лишь оживил статичный хор, поставив перед отдельными исполнителями индивидуальные задачи, в результате чего каждый из хористов приобрел свое собственное лицо, а все вместе они составили хорошо продуманную общую картину. Здесь Зигфрид повторил то, что он уже с успехом делал в 1901 году при постановке Летучего Голландца. Что касается сценографии, то единственным новшеством стал полукруглый горизонт, позволивший создать зрительную иллюзию необычайной пространственной глубины.

Во время работы над возобновлением и обновлением постановки новый руководитель фестиваля проводил много времени с исполнителями и вне репетиций. Сохранились фотографии, сделанные в мужской компании в байройтской купальне. Там Зигфрид единственный из всех не в плавках, а в похожем на борцовское трико закрытом купальнике, подчеркивающем женственность его оплывшей к сорока годам фигуры. Среди оркестрантов и прочих исполнителей он пользовался неизменной любовью благодаря своей деликатной и доброжелательной манере общения. В речи на банкете, устроенном по окончании фестиваля, он выразил благодарность прежде всего оркестру и хору, назвав их «добрыми кобольдами, хранящими постоянную верность Дому торжественных представлений». Выступивший на банкете Ганс Рихтер (на том фестивале он в последний раз дирижировал Кольцом) назвал Козиму Вагнер душой, а принявшего у нее бразды правления Зигфрида сердцем фестиваля, подчеркнув при этом также высокие душевные качества нового руководителя и его огромную работоспособность: «Никто из нас так много не трудился, как он». Умение работать с исполнителями и трудолюбие в самом деле были его весьма ценными качествами, однако, с точки зрения ушедшей на покой Козимы, для столь значительного и даже наделенного ритуальным смыслом института, как Байройтский фестиваль, их было недостаточно. Тут требовался харизматический руководитель, способный не только сохранить художественное наследие Мастера, но и донести до публики его идеи в том виде, в каком их воспринимали и трактовали в байройтском кругу; иными словами, это должен был быть один из апостолов байройтской религии – роль, на которую ее родной сын никак не подходил. Судя по всему, именно данное обстоятельство стало решающим для приглашения на фестиваль старого друга Чемберлена: в условиях возникшего идеологического вакуума присутствие автора Основ XIX века оказалось вновь востребованным после семилетнего перерыва.

Чтобы представить себе, насколько далек был Зигфрид от сакрального подхода к творчеству Вагнера, выработанного в Ванфриде за четверть века после его смерти, достаточно вспомнить, что в качестве места для собственного творчества отчий дом, где был создан Парсифаль, его не устраивал, и в середине девяностых годов он построил рядом с родительской виллой дом в стиле итальянского Возрождения – относительно скромный, но тоже вполне основательный; в семье его называли «холостяцким», а впоследствии переименовали в «дом Зигфрида». Там он все устроил по своему вкусу, так что мог спокойно принимать друзей и работать, не отвлекаясь на домашние заботы. Внутреннее убранство этого жилища и обычаи его хозяина прекрасно описал его ближайший друг, художник Франц Штассен: «Пройдя через коридор, украшенный картинами, народными костюмами и китайскими сувенирами, его собственными набросками на рисовой бумаге и слепками с древнегреческих барельефов, и поднявшись по лестнице, вы попадаете в студию, занимающую по площади почти весь этаж. Стены лестницы также увешаны старинными гравюрами и портретами людей, с каждым из которых у Зигфрида сохраняются личные связи. Посреди огромной студии стоит рояль, за ним – большой письменный стол, у стены выстроились книжные шкафы. Все стены увешаны картинами, портретами великого Мастера, большими фотографиями Сикстинской капеллы и скульптур Микеланджело, подарками друзей-художников… Поблизости находится простая спальня и ванная комната. Почетное место в доме занимает мастерски вырезанная из дерева копия фигуры Христа работы Тильмана Рименшнайдера, а также стоящий на мольберте большой акварельный портрет госпожи Козимы Вагнер, написанный Губертом фон Геркомером. В этом духовном окружении отразился внутренний мир Зигфрида, который ежедневно работал в своем доме в первой половине дня: после завтрака он исчезал в студии и только к обеду возвращался к своим домашним и к часто посещающим Ванфрид гостям. После обеда он немного отдыхал, прогуливался и читал вслух или про себя до наступления времени уютного чаепития – единственного общего застолья, которое разделяла с детьми после своей болезни в 1906 году госпожа Вагнер… После чая он совершал с пришедшими друзьями и собаками более длительную прогулку по прекрасным окрестностям Байройта, а вернувшись домой общался на протяжении часа с матерью. По установленной еще Мастером традиции после ужина устраивали чтения вслух. Читала сестра Ева, взявшая впоследствии фамилию мужа Чемберлен, или кто-либо из гостей, сестер или друзей, и это продолжалось примерно до половины одиннадцатого».

После фестиваля Зигфрид сначала совершил поездку в Швейцарию с супругами Тоде, а затем, по своему обыкновению, отправился с Италию, где на пляжах Лидо общался со своими тамошними друзьями и начал работу над партитурой третьего действия Банадитриха. Однако начавшийся вскоре фурункулез вынудил его вернуться в Байройт, где ему сделали соответствующие хирургические операции. Осенью он разъезжал по Германии, подыскивая певцов для следующего фестиваля, давал концерты во Фленсбурге, Магдебурге и Киле, а в начале декабря отправился в Плауэн, чтобы посетить тамошнюю постановку Герцога-вертопраха. Рождество 1908 года он встретил дома, а сразу после сочельника и празднования семидесятилетия Козимы в Ванфриде сыграли свадьбу Евы и Хьюстона Стюарта Чемберлена.

* * *

Жена Чемберлена Анна была его верным другом и соратником только в первые годы их супружества. Она ухаживала за ним во время его болезни в Дрездене, утешала после финансового краха во Франции, разделяла его натурфилософские интересы и совершала с ним длительные пешие и конные походы. При этом творчество