Смерть внезапна и страшна - Энн Перри
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Тот блеснул зубами в ответной улыбке. Один лишь Рэтбоун во всем зале знал, что за этой улыбкой не скрывалось никаких эмоций.
– Конечно, у меня есть вопросы. – Обвинитель поднялся на ноги и направился к трибуне. – Миссис Баркер, ваша сестра писала домой обо всем, что приключилось с ней в Крыму?
– Да, конечно, хотя не все ее письма попадали ко мне, поскольку она иногда ссылалась на некоторые события и мысли как на известные мне, а я о подобном не помнила. – Фейт казалась озадаченной, она явно не понимала причин такого вопроса. Даже на лице Харди проступало сомнение.
– Но вы получили значительное количество ее писем? – настаивал Уилберфорс.
– Да.
– Достаточное для того, чтобы в вашем уме сложилось представление обо всем пережитом ею, о ее занятиях медициной и о том, как испытания повлияли на нее?
– Наверное, да. – Свидетельница явно не понимала намерений обвинителя.
– Тогда вы прекрасно понимаете ее характер?
– Кажется, я уже признала это, отвечая мистеру Рэтбоуну, – сказала Фейт, нахмурив брови.
– Да, в самом деле. – Ловат-Смит сделал шажок-другой в ее сторону и остановился перед нею. – Ваша сестра, наверное, была весьма удивительной женщиной: не так уж легко было добраться до Крыма во время войны, не говоря уже о том, чтобы заниматься там подобным делом. Не встречались ли на ее пути трудности?
– Конечно же! – воскликнула молодая женщина едва ли не со смехом.
– Что вас так развеселило, миссис Баркер? – поинтересовался Уилберфорс. – Неужели мой вопрос кажется вам абсурдным?
– Откровенно говоря, сэр, да. Я не хочу вас обидеть, но подобный вопрос в ваших устах свидетельствует, что вы не представляете себе, какие препятствия возникали перед молодой незамужней женщиной из хорошей семьи, в одиночестве отправившейся на военном корабле в Крым, чтобы выхаживать там раненых. Все мы были против этого, кроме разве что отца, но и тот изъявлял сомнения. Если бы это была не Пруденс… мне он попросту запретил думать об этом.
Рэтбоун напрягся. Что-то тревожно зажжужало и зашевелилось у него в мозгу… Он поднялся на ноги:
– Милорд, мы уже установили, что Пруденс Бэрримор была удивительной женщиной. Дальнейшие уточнения кажутся неуместными и являются пустой тратой времени. Если мой ученый друг желает, чтобы миссис Баркер еще раз подтвердила это, хочу напомнить, что у него была такая возможность, когда свидетельница выступала от обвинения.
Харди поглядел на обвинителя:
– Я вынужден согласиться, мистер Ловат-Смит. Это пустая и бесцельная трата времени. Если у вас есть вопросы к этой свидетельнице, продолжайте. В противном случае уступите место защите.
Ловат-Смит улыбнулся, на этот раз с неподдельным удовольствием:
– О нет, милорд! Я хочу вернуться к последним вопросам, которые мой ученый друг задал миссис Баркер. Речь шла о характере ее покойной сестры. Кажется, свидетельница сомневалась в том, что ее сестра была способна настоять на собственном мнении. – Улыбка его сделалсь шире. – Или я ошибаюсь?
– Приступайте к делу, мистер Ловат-Смит, – указал судья.
– Да, милорд.
Сердце Оливера екнуло. Он понял, что именно задумал его оппонент.
Адвокат не ошибся. Обвинитель вновь поглядел на Фейт:
– Миссис Баркер, ваша сестра была женщиной, способной преодолеть великие трудности, несмотря на противодействия других людей. Когда она пылко желала чего-то, ничто не могло помешать ей.
Общий вздох обежал комнату. Кто-то сломал карандаш.
Фейт Баркер побледнела. Теперь она тоже поняла цель вопроса:
– Да, но…
– Хватит одного «да», – прервал ее Ловат-Смит. – А ваша мать одобряла это ее приключение? Разве не беспокоила ее судьба дочери? В подобной позиции ее окружали одни опасности: следовало считаться с возможностью кораблекрушения, ушибов и переломов от падения груза и ног лошадей… А уж грубых солдат, направлявшихся навстречу неизвестной судьбе, незачем и упоминать! Эти простые люди оставили дома собственных женщин и могли больше не вернуться к своим семьям… вы понимаете, о чем я? И все эти опасности угрожали мисс Бэрримор еще до того, как она попала в Крым!
– Но все эти события не обязательно должны были случиться… – неуверенно возразила свидетельница.
– Я говорю не о реальных фактах, миссис Баркер, – прервал ее Уилберфорс. – Я говорю об их восприятии вашей матерью. Разве она не беспокоилась за Пруденс? Разве не страшилась за нее?
– Конечно, она боялась…
– Кроме того, ее, безусловно, пугало все, что могло произойти с ее дочерью возле поля боя и в самом госпитале? Что, если бы победили русские? Что тогда могло бы случиться с Пруденс?
Призрачная улыбка прикоснулась к лицу Фейт Баркер.
– Не думаю, чтобы мама допускала возможность победы русских, – спокойно проговорила она. – Она полагает, что мы непобедимы.
Комнату обежал веселый шепот, но, встретив улыбку на лице Харди, шум немедленно стих.
Обвинитель закусил губу.
– Вероятно, – проговорил он, чуть качнув головой. – Наверное. Прекрасная мысль, разве что, быть может, не слишком реалистичная.
– Вы хотели знать мнение моей матери, сэр, а не то, насколько оно правдоподобно.
Раздался короткий смешок, исчезнувший в молчании, словно камень, плюхнувшийся в стоячую воду.
– Тем не менее. – Ловат-Смит вновь взялся за дело. – Разве не была ваша мать серьезно обеспокоена за Пруденс, даже испугана?
– Да.
– А вы сами? Вы не боялись за нее? Вы не пытались представить себе все, что могло с ней случиться, страшась неизвестного?
– Да.
– И ваше расстройство, ваша тревога не остановили ее?
– Нет, – сказала Фейт, и в ее голосе впервые послышалась явная нерешительность.
Глаза обвинителя расширились.
– Итак, ни физические препятствия, ни предельная опасность для жизни, ни возражения властей, ни волнения и тревоги семьи не помешали ей? Выходит, в характере ее было нечто безжалостное?
Свидетельница медлила.
Публика волновалась, обнаруживая признаки беспокойства.
– Миссис Баркер? – поторопил молодую женщину Ловат-Смит.
– Я прощаю вам слово «безжалостность», – холодно отозвалась та.
– Это не всегда привлекательное качество, миссис Баркер, – согласился обвинитель. – Те самые сила и порыв, которые, одолев все препятствия, привели ее в Крым и сохранили среди жуткого кровопролития, повседневных смертей и отважных мужчин, в мирное время могут показаться качествами, которые трудно понять и которые не вызывают восхищения.
– Но я…
– Конечно. – Обвинитель вновь остановил Фейт, прежде чем та успела договорить. – Пруденс была вашей сестрой. Вы не можете думать о ней плохо. Но я не могу иначе истолковать факты. Благодарю вас, у меня нет дальнейших вопросов.
Вновь поднялся Рэтбоун. В суде настало полное молчание. Даже на скамье для публики никто не шевелился. Не слышно было ни шороха, ни скрипа ботинок, ни прикосновения карандашей к бымаге.
– Миссис Баркер, Пруденс отправилась в Крым, невзирая на тревоги всей вашей семьи и, в частности, вашей матери, – заговорил адвокат. – Однако я не слышал, чтобы вашу сестру что-нибудь принуждало к этому. Должно быть, она приятным тоном объяснила свои стремления и не пожелала слушать никаких возражений.
– Вы правы, сэр, – быстро проговорила свидетельница. – Мы не смогли ее остановить.
– Но она пыталась убедить вас в своей правоте?
– Да, конечно же, она полагала, что делает правое дело. Пруденс желала отдать свою жизнь, служа больным и раненым. И не думала, чем все это закончится для нее самой. – Горе вновь вернулось на лицо Фейт. – Она часто говорила, что предпочла бы умереть, совершив какой-то прекрасный поступок, чем, ничего не сделав, дожить до восьмидесяти в тепле и уюте и умереть, ощущая свою бесполезность!
– Я не усматриваю в этом особой безжалостности, – проговорил Оливер очень мягко. – Скажите мне, миссис Баркер, зная свою сестру – на ваше мнение можно положиться в этом вопросе, – можете ли вы предположить, что она была способна шантажом принуждать человека жениться на ней?
– Абсолютно не могу, – едко ответила женщина. – Подобное не только… вообще бессмысленно и глупо, но и полностью не отвечает ее характеру. Пруденс ничего похожего даже и в голову не пришло бы! Какой бы она вам ни представлялась, такого о ней сказать нельзя.
– Действительно, – согласился защитник. – Благодарю вас, миссис Баркер. Это всё.
Судья Харди наклонился вперед:
– Уже поздно, мистер Рэтбоун. Мы заслушаем оставшиеся у вас аргументы завтра. Заседание окончено.
По залу прокатился облегченный вздох, и все закивали. Как только журналисты повскакивали на ноги, пытаясь первыми выскочить на улицу, чтобы побыстрее добраться до своих редакций, у дверей началась толчея.