Миронов - Лосев Федорович

Судили-рядили долго и, наконец, приняли решение разъехаться на побывку по домам, но, как только Миронов подаст сигнал – всем полным аллюром прибыть в центр окружной станицы. Сейчас главное – не быть втянутым в братоубийственную войну и не поддаваться на провокации. Он понимает сложность обстановки – параллельно действуют или даже рядом сосуществуют Советы в некоторых хуторах и станицах и атаманское правление. И даже на одной и той же улице: в одном курене – Советы, а рядом курень занят правлением атамана. И каждый считает себя правым... Это очень опасное соседство, чреватое мгновенным взрывом. Не допустить его. Не допустить, чтобы революционно настроенная молодежь с фронта поднялась против стариков-отцов, исповедующих старые, веками созданные порядки на Дону.

Двоевластие на Дону враждебно пыталось сосуществовать не только в хуторах и станицах, но и на самом, что называется, верху. В Новочеркасске – наказной атаман Каледин и Войсковое правительство во главе с Богаевским, выступавшие против Совета Народных Комиссаров РСФСР, и Военно-революционный комитет в станице Каменской, созданный 10 января 1918 года съездом фронтового казачества двадцати одного казачьего полка, двух запасных и пяти батарей, и принявший резолюцию: «Съезд и Военно-революционный комитет призывают все казачьи части, все трудовое казачество, все трудовое население Донской области отнестись с доверием к нему, сплотиться и организоваться для поддержки Военно-революционного комитета, который воскрешает лучшие страницы истории вольнолюбивого Дона. Военно-революционный комитет, справившись при поддержке всего трудового казачества и трудового населения и при поддержке его успеха со стороны трудового казачества Кубани, Терека, Урала и Сибири и всех трудящихся, созовет съезд всего трудового казачества, рабочих и крестьянства для организации на Дону трудовой власти. Да здравствует трудовое казачество! Смело за свободу и счастье трудящихся! Правда на нашей стороне!»

И каждый из них – и наказной атаман вместе с объединенным правительством области Всевеликого Войска Донского, и Военно-революционный комитет, выступая от имени народа и расхваливая свои порядки – обещали в прекрасном будущем свободу и счастье. И для этого требовался сущий пустяк – задушить друг друга. Военно-революционный комитет послал ультиматум Войсковому правительству, заседавшему день и ночь в Новочеркасске:

«1. Вся власть в области Войска Донского над войсковыми частями в ведении военных операций от сего, 10 января 1918 г., переходит от войскового атамана Донскому казачьему военно-революционному комитету».

В ответ на этот ультиматум наказной атаман Каледин послал отряд под командованием полковника Чернецова и приказал разогнать эту «шайку самозваных правителей...».

В чем вина полковника Чернецова и офицеров отряда, идущих в бой с верой, что спасают православный Дон?.. Произошла жесточайшая схватка, в которой мало кто кому уступал в мастерстве и храбрости. Ведь казаки сошлись в смертельном бою. Он был первым между красными – несколько дней назад названными революционными полками, и – белыми – хранителями вековых традиций Дона. Между разрушителями уклада жизни донских казаков и отстаивавшими традиции. А что это так, а не иначе, Миронов убедился воочию. По крайней мере, за три года, отпущенных ему судьбой и небом, он не наблюдал ни одного созидательного акта со стороны красных. Почему – красные? Цвет пожара. Цвет уничтожения. Гибели. А почему – белые? Белый цвет – цвет мира. Жизни. Вечности. Случайны ли эти бирки, навешанные войскам?..

Итак, первый бой. Кто и как себя проявил? Революционные войска дрались с особой яростью, как нарождающаяся свежая сила. И победили. В плен попали вместе с полковником Чернецовым многие офицеры. Он послал в Новочеркасск записку: «Я вместе с отрядом попал в плен. Во избежание совершенно не нужного кровопролития прошу вас не наступать. От самосуда мы гарантированы словом всего отряда и войскового старшины Голубова. Полковник Чернецов». На этой записке поставил свою подпись и Голубов, благодаря которому и была одержана победа.

У станицы Глубокой, где происходило сражение, плененного Чернецова встретил проезжавший мимо Подтелков, который, кстати сказать, не участвовал в бою. В кожаной куртке, быстро перехвативший моду, он, бывший вахмистр, а теперь вождь революционных красных войск, свысока посмотрел на поверженного полковника казачьих контрреволюционных белогвардейских войск, снисходительно сказал: «Ну что, доигрался, кровопивец?!» Полковник что-то ответил вахмистру. Кстати, между этими двумя воинскими званиями расстояние, как от земли до звезд... Началась перебранка. Подтелков выхватил шашку и отрубил Чернецову голову. И во всем своем величии, доставшемся ему несколько дней назад, он заорал: «Руби всех!..» И всех офицеров порубили приближенные Подтелкова...

Филипп Козьмич, узнав об этой бесчеловечной акции, горестно задавал самому себе вопросы: «Имел ли право, без суда и следствия, вахмистр Подтелков на то, чтобы зарубить полковника Чернецова, и вообще поднять руку на пленного? Ведь это деяние запрещено не только всеми международными, цивилизованными правилами, но и традициями донского казачества. Надо разобраться и предать суду – он единственный имеет право определить наказание человеку. А нарушивший это правило сам подлежит суду. Так почему же не судили вахмистра Подтелкова и его приближенных?.. Или это называется „борьбой идей“ и правосудия тут не существует?..

Эта была первая кровавая беззаконная расправа. Отсюда пошел отсчет времени животной дикости и беззакония... И слово перестало быть мерилом порядочности и чести. Ну что из того, что Голубов, опоздав на какое-то мгновение к месту этой дикой вакханалии, кричал на Подтелкова: «Сволочь!.. Подлец!.. Что ж ты наделал – ведь слово офицера дано!..» Что же ему ответствовал неповоротливый Подтелков? Туго вращая шеей, будто туда кто-то сыпанул жменю мякины пополам с осотом, он заносчиво отвечал: «Хватит слов – надо кончать их всех...» Весело, ничего не скажешь... Почему кончать? Для чего кончать? Для счастья, которого ждут не дождутся донские казаки? Но ведь он, Миронов, хорошо знает, что Подтелкова вскоре повесили... И хорошо ли копаться в делах усопшего? Но ведь надо же разобраться во всем! По правде разобраться. Это же не где-то происходило на вражеской земле, а на родной матушке-землице. А иначе незачем и память теребить. Он, конечно, помнит, как из Усть-Медведицкой даже посылал помощь попавшему в беду отряду Подтелкова. Это же нормально, коли товарищ по борьбе за власть Советов оказался в трудном положении и требовалась выручка. И то, что Подтелкова повесили, конечно, жалко и бесчеловечно, но так решил суд. Уж какой он там был – правый, не правый, ему неизвестно, но суд был, и старики присутствовали, без которых ничего не решается. И только один суд правомочен выносить приговор. Миронов не знает, вменялось ли в вину Подтелкову убийство безоружных и беззащитных пленных из отряда полковника Чернецова... Но он убежден, что за зло, сотворенное человеком, его рано или поздно кара настигнет. От этого еще никому и никогда не удавалось улизнуть. Хорошо, если бы об этом люди знали и помнили...