Мир «Искателя», 1998 № 03 - Борис Воробьев

— А ты знаешь, — бросил он Хартселлу, — начальник не дурак. Не скажу, что с ним легко, но он явно не дурак. Вот доподлинные его слова: «Бьюсь об заклад, что этот сучий сын толковал со Стивенсом о семействе Кросби». Вот что он мне сказал, как только мы получили описание. И он оказался прав.

Хартселл посмотрел на меня долгим мерзким взглядом.

— Да, — сказал он.

— И это все, что тебе хотелось узнать, Чудо-Чадо? — спросил Макгро. — Или ты задавал Стивенсу и другие вопросы?

— Это и все, что мне хотелось знать.

— А не тебе ли начальник велел оставить Кросби в покое?

Вот оно что.

— Он упоминал об этом.

— Или, может, ты считаешь, что начальник говорит, лишь бы послушать собственный голос?

Я перевел взгляд с Макгро на Хартселла, затем снова на Макгро.

— Не знаю. Почему бы вам не спросить у него?

— Не умничай, Чудо-Чадо. Умников мы не любим, правда, Джо?

Хартселл сделал нетерпеливое движение.

— Ради Христа, давай кончать, — сказал он.

— Кончать — что? — спросил я.

Макгро наклонился и снова сплюнул на стену, а пепел стряхнул на ковер.

— Из-за тебя, корешок, начальник, похоже, не очень-то счастлив, — сказал он и ухмыльнулся. — А когда начальник несчастлив, он злится и выходит из себя, а когда он выходит из себя, то вымещает зло на своих ребятах, вот мы и решили снова сделать его счастливым. Мы подумали, что проще всего вернуть ему улыбку — это приехать сюда и немного поработать над тобой. Мы решили, было бы неплохо потрепать тебе уши, а то и вовсе оторвать их. Кроме того, подумали мы, неплохо бы учинить небольшой разгром в твоем доме: побить мебель и поковырять стены. Мы ведь так думали, а, Джо?

Хартселл облизал тонкие губы и позволил усмешке появиться в его каменных глазах. Он вытащил из набедренного кармана кусок резинового шланга, налитого свинцом, и оценивающе взвесил его на ладони.

— Да, — сказали он.

— А вы не подумали, что произойдет, если вы исполните эти благие намерения? — спросил я. — Вам не приходило в голову, что я могу предъявить иск за нападения и что некто Манфред Уиллет разнесет вас в пух и прах на суде и вы лишитесь своих блях? Пришло вам это в ваши светлые головушки или вы просто проглядели подобную мелочь?

Макгро наклонился и погасил горящую сигару о полированную крышку стола.

— Ты не первый ублюдок, Чудо-Чадо, которому мы наносим визит, — сказал он. — И не будешь последним. Как управляться с адвокатами, мы знаем. Подумаешь, Уиллет! Нашел кем пугать. Да и о каком суде ты толкуешь? Мы пришли сюда взять у тебя заявление насчет Стивенса. По какой-то там причине — может, тебе не понравились наши лица, может, ты был слегка поддатый, может, у тебя чирей в неудобном месте, сойдет что угодно, — ты становишься крут. До того крут, Чудо-Чадо, что нам с Джо приходится вроде как урезонивать тебя, ты начинаешь буянить, и в комнате вроде как происходит погром. Но нашей вины тут нет. Нам тоже это особенно не по душе, и как знать, может, кабы не наши лица, или если бы ты не был поддатый, или если бы у тебя не было чирья в неудобном месте, ничего бы этого не произошло. Это то, что в суде называется твое слово против слов двух респектабельных, не жалеющих сил на службе полицейских. К тому же мы могли бы забрать тебя в управление и посадить в тихую славную камеру, куда время от времени заходили бы ребята и вытирали ботинки о твою морду. Странное дело, до чего много наших ребят любят заглядывать кое к кому из заключенных и вытирать ботинки о их морды. Даже не знаю, почему: просто, видать, любят повеселиться. Так что давай больше не будем толковать об обвинениях в нападении, отобранных бляхах и умниках-адвокатах, если хочешь, чтоб все было по-хорошему.

Я вдруг ощутил, как у меня неприятно засосало под ложечкой. Значит, мое слово против их слов. Они могли запросто арестовать меня и бросить в камеру. К тому времени, как Уиллет развернется, может произойти много чего. Выходило, что этот вечер не для моих игр и забав.

— Вы, значит, все продумали? — произнес я как можно спокойнее, — насколько позволяли обстоятельства.

— А как же, корешок, — сказал Макгро, лыбясь. — Тут столько вокруг подонков, которые мутят воду, а наша тюрьма не такая уж и большая. Так что время от времени мы просто вынуждены принимать соответствующие дисциплинарные меры, чтобы сэкономить городу бабки.

Мне бы следовало поглядывать на Хартселла, который стоял чуть слева сзади от меня. Я вдруг услышал свист рассекаемого воздуха и попытался увернуться, но слишком, даже очень, опоздал. Резиновый шланг ударил меня по макушке, и я упал на четвереньки.

Макгро только этого и ждал и молниеносно выбросил ноги — квадратный, окованный железом носок ботинка угодил мне по горлу. Я повалился набок, лихорадочно хватая ртом воздух. Удар по предплечью отозвался тупой болью в голове, и тут же последовал глухой удар по шее, а в ребра мне врезалось что-то острое.

Я откатился, поднялся на четвереньки, увидел, что Хартселл надвигается на меня, и попытался увернуться. Шланг, казалось, отскочил прямо от моих мозгов, как будто мне сделали трепанацию, чтобы специально бить по мозгам. Я распластался на ковре, сжимая кулаки и сдерживая крик, который уже готов был вырваться из меня.

Чьи-то руки подхватили меня и поставили на ноги. Сквозь красную пелену тумана Макгро казался чересчур огромным, чересчур широким и уродливым. Он отпустил меня, и я, падая вперед, напоролся на его кулак. Я кубарем полетел через комнату, опрокинув стол. Приземлился на спину посреди посыпавшихся кусков от картинки-загадки.

Я замер. Свет потолка ринулся на меня, остановился, затем снова откатился назад. Это повторялось несколько раз, поэтому я закрыл глаза. На заднем плане моего сознания маячила мысль, что ведь это может продолжаться, пока они не устанут, а утомить таких головорезов, как Макгро и Хартселл, нелегко. К тому времени, как они со мной разделаются, от меня почти ничего не останется. Я тупо подумал, почему они на меня набрасываются, почему я спокойно лежу на полу. Пока я не двигался, боль, завладевшая мною, была еще терпима. Мне и думать не хотелось, что будет с моей головой, если я шевельнусь. Мне казалось, голова висит на ниточке, и достаточно одного легкого движения, как она покатится по полу.

Сквозь эту боль и туман я услышал, как какая-то женщина сказала:

— Это вы так развлекаетесь?

Женщина!

Вероятно, подумал я, от последнего удара, а может, и от удара шлангом по голове я стал получать от них удовольствие.

— Этот человек опасен, мэм, — сказал Макгро вежливым голосом мальчика, которого застали в буфетной. — Он сопротивлялся аресту.